Лилии жизни

Максвелл взглянул на святыню. Она была закрыта наглухо, двери старательно заперты. Поляна тоже опустела, в шалашах никого не было. Обряд закончился, участники ушли, и все теперь вновь было табу. Часы Максвелла показывали четыре часа дня, значит, он спал много часов.

Внезапно он вспомнил о Парксе. Ведь он сказал, что сейчас вернется. Где же он теперь? Может, Шан Дхи напал и на него? Он быстро огляделся, но не нашел и следа приятеля. Широко шагая, Максвелл перешел через поляну.

Перед шалашом он остановился, как вкопанный. У входа стоял такой же знак табу. С высокой жерди щерила зубы свежеотрубленная голова томбова, а на земле валялись разбросанные, очищенные от мяса кости. Голова была головой Шан Дхи. Вероятно, он нарушил какой-то суровый запрет и заплатил за это жизнью. Максвелл содрогнулся при мысли о том, что может найти в шалаше.

Внутри шалаша был разгром. Пол в обеих половинах покрывали обломки разбитых предметов, большинство научного оборудования было уничтожено, продукты перемешаны с химикалиями. Весь запас табака исчез бесследно, но хуже всего то, что был уничтожен весь запас паракобрина. Об этом говорили раздавленные ампулы и разбитые шприцы. Грабители, как когда-то гитлеровцы, уничтожили все, что не представляло для них ценности.

Однако в эту минуту Максвелла занимало только одно: он должен любой ценой найти Паркса. Он нашел его наконец, закрытого грудой разодранной одежды. Максвелл нагнулся к нему и осмотрел. Он чувствовал себя убийцей. Паркс никогда не выражал особого желания лететь на Венеру. Именно Максвелл уперся, что нужно изучить тот след, на который вывел Хоскинс. Лицо Паркса было напряжено, губы покрыла смертельная бледность, а слабая дрожь свидетельствовала о страшном истощении, вызванном целыми сутками непрерывных конвульсий. Видимо, он опоздал с уколом и упал, так и не сделав его. Максвелл должен был предвидеть это и вернуться из святыни вместе с ним. Теперь было слишком поздно. Паракобрина больше не было, и Паркс должен был умереть до наступления ночи.

Максвелла охватило отчаяние. Минуты шли, и вдруг его осенило: ведь сам он пропустил, по крайней мере, два очередных укола, а чувствовал себя великолепно! Он недоверчиво вытянул руку вперед. Ни следа какой-либо дрожи! Так значит?.. В следующую минуту Максвелл уже судорожно обшаривал покинутые шалаши. Еще несколько минут, и сумерки превратятся в ночь, поэтому времени терять было нельзя. В третьем шалаше он нашел сетку для канкилон, в следующем - поврежденную клетку, которую поспешно исправил, и бегом отправился на край болота.

Он быстро убедился, что поимка ловких канкилон требует совместных действий нескольких человек. Первые три с легкостью удрали от него, четвертый запутался, но начал яростно защищаться.

Максвелл не знал, не теряет ли яд канкилоны свои свойства после смерти паука, но должен был получить его порцию немедленно, пусть даже и ослабленную. Он проткнул чудовище ножом и подождал, пока оно умрет. У него не было с собой никакой емкости, поэтому он оторвал часть рукава своей рубашки и окунул в сочащийся яд. Потом побежал к Парксу.

- Открой рот, старина,- сказал он, но Паркс не реагировал. Максвелл раздвинул его челюсти ножом, зафиксировал их тампоном, затем капля за каплей выдавил из тряпки вонючую жидкость. Паркс извивался и пробовал отклонить голову, но был для этого слишком слаб. Когда вся жидкость была у него во рту. Максвелл закрыл ему рот и заставил проглотить. Потом стал ждать.

Действие было невероятно быстрым. В течение нескольких секунд дыхание Паркса, почти уже незаметное, углубилось, исчезающий пульс вернулся. Постепенно расслабились напряженные мышцы шеи, лицо разгладилось, а на щеки вернулся румянец. Вскоре Паркс уснул спокойным сном. Тогда Максвелл внимательно осмотрел его с ног до головы. Дрожи не было совершенно. Ни следа. Максвелл вздохнул с облегчением и зажег факел. Нужно было попробовать спасти хотя бы часть продуктов.

Новое средство оказалось поистине чудесным, и все же Паркс выздоравливал очень медленно. Может, потому, что болезнь уже очень истощила его организм, а может, из-за того, что яд не был свежим. Полное выздоровление было вопросом скорее недель, чем часов или дней, но за это время у Максвелла была возможность заняться наблюдениями.

Он внимательно следил за болотом, желая знать, какая судьба постигнет кристаллические шарики, о которых Шан Дхи говорил, что со временем они исчезают. Надев болотные сапоги, он собрал немного шариков и положил их в шалаше. Одновременно следил за тем, что происходит на краю болота.

Почти неделю ничего не происходило, но однажды ночью Максвелл кое-что заметил. Случайно получилось, что он не мог заснуть и вышел на поляну подышать свежим воздухом. Тогда он и увидел фиолетовое свечение, охватившее всю территорию болота. Похоже было, что всю поверхность болота покрывал слой дымящегося антрацита, освещенного множеством бледных синих огоньков. Максвелл торопливо вернулся в шалаш, взял факел, надел сапоги и приступил к наблюдениям.

Он обнаружил множество ползающих улиток, по внешнему виду напоминавших австралийского утконоса. Некоторые из них шумно пожирали стебли лилий, однако большинство лежало, вглядываясь, как зачарованные, в кристаллические шарики. Иллюминацию создавал свет их фиолетовых глаз, что не очень-то удивило Максвелла: большинство представителей фауны Венеры имело светящиеся глаза. Однако потрясла его метаморфоза, происходившая с шариками под действием света: они уменьшались почти на глазах. Сначала они становились размером с ноготь, потом исчезали совершенно, и только пузырьки воздуха обозначали место, где шарики погружались в болото. Максвелл собрал целую горсть этих уменьшенных шариков перед самым их исчезновением.

Наутро он разрезал одну из жемчужинок и исследовал. Это, несомненно, было семя, может быть, семя лилии. Еще один интересный пример обходных дорог, которыми ходит природа. В начальной фазе зерно было явно бесплодным, и одновременно имело форму и вес, которые позволяли ему держаться на поверхности болота, потом же, может, в результате симбиотического импульса, притягивало к себе улиток. Фиолетовые лучи, идущие из их глаз, каким-то образом оплодотворяли семена и те, изменив свой вес, уходили в почву.

Исходя из этих предположений, Максвелл решил проверить свою теорию. Вооружившись дополнительным снаряжением, он ночью отправился на болото, неся пучок сухих жердей и спектрограф. С помощью прибора он точно установил состав излучения и время облучения семя н. Потом обозначил места погружения семян, воткнув там палочки. Если здесь вырастут лилии, значит, шарики были их семенами.

На следующую ночь он превратил аппарат в проектор и, воссоздав свет улиток, облучил им шарики, собранные неделю назад. Они превратились в семена. Теперь у него было, по крайней мере, одно доказательство. Он посадил свои шарики и тоже пометил места.

Постепенно Паркс выздоравливал. Несколько дней подряд Максвелл устраивал экспедиции для охоты за пауками, но с каждым днем их было все меньше. Наконец они исчезли совсем. Видимо, дата обрядного торжества была выбрана так, чтобы пришлась на время наибольшего их количества. Когда они появятся снова и каким образом? Обдумывая это, Максвелл приступил к исследованию остатков их тел, сваленных кучей возле шалаша. Он надеялся узнать что-нибудь о способе размножения канкилон.

Он рассматривал один труп за другим, но без результата. Наконец нашел нечто, потрясшее его. Это явно было яйцо, однако яйцо канкилоны одновременно оказалось уже знакомым ему кристаллическим шариком. Теперь у него в руках было еще одно звено цикла развития, и оставалось ждать следующих.

Впрочем, ждать приходилось и по другой причине. Паркс поправлялся, но не подлежало сомнению, что еще какое-то время он не сможет путешествовать самостоятельно, и Шан Дхи теперь не было. Максвелл вдруг подумал, оставили ли разгневанные жрецы их лодку, и решил тут же это проверить.

Лодка оказалась в том же месте, где они ее спрятали, и Максвелл столкнул ее на воду. Он поплыл в низ лагуны, но, добравшись до линии треугольных запрещающих знаков, быстро повернул обратно: сразу за ней располагался лагерь подозрительно выглядевших томбовов. Это было неприятное открытие,