Страница 14 из 47
– Погонщик двадцати верблюдов, – ответил молодой человек гордо. – Мой отец не очень беден и не очень богат. Все, что имеет, отдает своим детям.
– А много вас?
– Четверо, – последовал ответ. – И все четверо – мужчины.
Али почему-то обрадовался:
– О, храни вас аллах! Твой отец будет счастлив, если все его сыновья столь же настойчивы, как ты!
Он велел подождать во дворе, а сам направился к хакиму.
Омар Хайям сидел один на ковре. Перед ним стояла тарелка с жареными фисташками: их хорошо грызть, когда приходится думать. Думаешь и грызешь, думаешь и грызешь.
– О многоуважаемый хаким, – сказал Али, входя в комнату, и покорно приложил правую руку к сердцу.
Хаким посмотрел в его сторону, но мысли его были далеко. Зная это, Али еще раз обратился к Омару Хайяму, пытаясь привлечь к себе его внимание.
– Слушаю, слушаю, – произнес хаким.
Али подумал, что эти слова обращены не к нему, а к кому-то другому. Он сказал:
– Тебя хочет видеть некий поэт из Балха…
– Что?
Али повторил.
– Поэт? – недоверчиво спросил хаким.
– Да, поэт.
– Так отошли его, Али, в караван-сарай. Он, верно, перепутал обсерваторию со странноприимным домом.
И взял пригоршню фисташек.
– Нет, – сказал Али.
Хаким удивился.
– Что нет? Разве я не ясно выразился?
– О многоуважаемый хаким, да пребудут с тобою все радости земли…
– Я не люблю витиеватую речь, – заметил хаким.
– Что?
– Речь, говорю, не люблю витиеватую! Изъясняйся по-человечески. Ведь ты же не муфтий!
Али перешел на скороговорку:
– Этот молодой человек пришел из Балха.
– Много шляется народу по свету, – проговорил хаким.
– Он шел с одной целью…
– С какой же?
– Только с одной. Повидать тебя, о хаким!
– Зачем?
– Я же сказал – он поэт.
– Уж лучше бы ты привел немудрящего звездочета. Зачем нам поэт? Особенно мне?
Али твердо стоял на своем. Казалось, настойчивость поэта из Балха перешла к нему.
Али сказал:
– Он шел по опаленной солнцем земле, на зубах его песок пустыни, и в глазах его пыль пустыни. Один из погонщиков – отец этого поэта. Отец ничего не жалеет для сына. Он одел и обул его так, чтобы не оскорбить твоих глаз…
– Мои глаза ко всему привыкли, Али.
– Он пил вонючую воду и ел гнилую пищу. Гиены пустыни чуть не сожрали его…
– Это преувеличение, Али.
– Он шел к тебе, и смерть витала над ним…
– А другие, которые шли вместе с караваном, разве бессмертны? И очень глупо рисковать жизнью ради стихов, без которых вполне можно прожить.
– Однако, хаким, ты же не можешь без них!
– Без стихов?
– Да! – дерзко воскликнул Али.
Омар Хайям перемешивал указательным пальцем фисташки. Долго он это делал. Долго и молча.
– Может быть, молодой человек желает узнать что-либо о светилах? – наконец проговорил он.
– Нет. Он только поэт.
Хаким все думал.
– Может, показать ему обсерваторию?
– Нет, он желает говорить только о стихах.
– Какой чудак! – сказал хаким. – Зови его. «Ради стихов? – подумал хаким. – Ради стихов столько мучений на долгом пути? Какое это будет неисчислимое бедствие, если в один прекрасный день большинство человечества обратится в неистовых поэтов!»
И он встал навстречу гостю, пришедшему издалека. Молодой человек бросился к хакиму и с жаром поцеловал ему руку.
Омар Хайям усадил его, а служитель Али принес кувшин шербета и кувшин вина.
– Я недостоин этого! – воскликнул молодой человек, порываясь встать. – Я не могу сидеть у правого плеча великого поэта!
– Сиди, сиди, – сказал хаким, удерживая поэта. – Мы сейчас разберемся во всем, и, ежели обнаружим здесь великого поэта, все будет по-твоему.
Молодой человек восхищенно глядел на хакима: ему не верилось, что он рядом, совсем рядом и что они дышат одним воздухом.
Хаким справился об имени поэта из Балха, и тот назвал себя: имя – Рустам, а по отцу – Зирак.
– Рустам эбнэ Зирак? – спросил Омар Хайям.
– Да, господин, именно так.
Хаким внимательно оглядел молодого человека и сказал:
– Мне кажется, что ты сошел со славных страниц великого Фирдоуси.
– Почему так кажется, господин? – смущенно произнес Рустам.
– А по всему… И рост, и молодость… И это имя твое… Что привело тебя сюда?
– Мы шли долгим и трудным путем, – сказал Рустам. – Глаза наши очень часто ничего не видели сквозь завесу желтой пыли, ветер срывал с головы шапки и уносил далеко. Однажды нам казалось, что буря заживо погребет весь караван. Это было между Балхом и Нишапуром. Отец сказал мне тогда: «Вот до чего довели тебя стихи».
– Стихи? – удивился Омар Хайям. – А при чем стихи, когда бушует буря? Или, может, я чего-то не улавливаю?
Молодой человек из Балха что-то хотел объяснить и вроде бы не мог.
– Стихи сочиняются в свободное время, – сказал хаким. – Но когда бушует буря, надо думать и бороться, а не стихи сочинять.
– О господин мой, ты не так меня понял, – сказал Рустам вдруг на арабском языке.
Хаким поднял руку:
– Не утруждай себя, Рустам, я прекрасно понимаю и свой родной. Говори по-нашему…
– Господин мой, дело в том, что я поэт и приехал сюда, в Исфахан, только чтобы повидать тебя и поговорить с тобой.
– О чем же?
– О стихах… О высокой поэзии.
– Ты, конечно, шутишь, Рустам. – Хаким взял многократно сложенный лист самаркандской бумаги и развернул. Он оказался картой, на которой изображены моря и реки, города и высокие горы великого царства.
Хаким указал на город Балх, а потом перевел взгляд на город Исфахан и в него тоже ткнул пальцем.
– Ты видишь? – спросил он. – Какое это расстояние? Сколько сот фарсангов, а?
– Много, – ответил Рустам.
– На караванной дороге встречаются не только оазисы, Рустам. Она полна ловушек: болезней, зверей, разбойников. Песок тоже убивает человека. Очень часто. Если купцы рискуют жизнью, они знают, что это стоит барыша, который сулит им опасное путешествие. А ты почему рисковал?
– Хотя бы для того, чтобы посмотреть свет, – сказал Рустам и покраснел.
Хайям отпил вина.
– Это хорошо! – сказал он. – Твой ответ мне нравится. Ради этого можно и рискнуть. То, что увидел глазами и пережил сердцем, стоит очень многого. Не так ли?
– Да, и я так думаю.
– И ты решил ради стихов посмотреть свет?
– Не совсем так, мой господин. Я решил поговорить с тобой.
– О стихах?
– Да.
– Почему именно со мной? Разве мало поэтов в Балхе?
Рустам отпил шербета и сказал, не скрывая своего удивления:
– Поэты в Балхе? Они есть, но разве кто-нибудь из них сравнится с тобой?
– При чем тут я? – раздраженно бросил Омар Хайям.
Рустам растерялся. Ему показалось, что этот Омар Хайям вовсе не тот Омар Хайям, к которому шел через опасные пустыни. Но ведь ошибки быть не может! Омар эбнэ Ибрахим? Омар Хайям – поэт? Омар Хайям – надим – постоянный собеседник его величества? Омар Хайям, работающий в обсерватории? В самом Исфахане? Или здесь две обсерватории и в обеих работают Омары Хайямы?
«Наверное, мне следует встать и уйти, – подумал Рустам. – Если я попал не к тому Омару Хайяму – величайшему поэту, – то, разумеется, следует как можно скорее покинуть обсерваторию и не морочить голову уважаемому хакиму…»
Рустам вскочил на ноги. Он вскочил так, будто собирался бежать, бежать без оглядки. Глаза его были расширены, пальцы на руках оттопырены, и необычная бледность на лице…
– Я прошел многие сотни фарсангов… – сказал он, запинаясь. – Я уже говорил, что на зубах моих был песок, а глаза слипались от желтой пыли. Скажи мне, о хаким, неужели я ошибся адресом?
– Кого ты искал, Рустам?
– Омара Хайяма.
– Он здесь, перед тобой.
– Но мне нужен поэт…
– Зачем?
– Чтобы поучиться у него мудрости…
– У поэта Омара Хайяма?
– Да, у него.
Рустам сложил руки на груди и насупился. И немного погодя прочитал стихи. Нараспев. Выделяя рифмы, подчеркивая смысл их особым произношением важных, по его мнению, слов. Смысл стихов был точен, не допускал двух толкований. Это были стихи-четверостишия о том, как течет по земле, красивой земле, ручей. Он блестит, сверкает всеми цветами радуги, и звуки его чарующи. Но вот впереди расселина, и ручей пропадает, исчезает, словно его и не было на этом свете. Вот и все!