Исповедь сына века

- Возможно. Но прежде всего - она должна молчать.

- Возможно - говорите вы? Нет, если вы не ответите мне, я несомненно потеряю вас. Мое решение твердо: я еду один.

- Послушайте, Октав...

- Хорошо! - вскричал я. - Так, значит, время докажет вашу правоту? Договаривайте, ответьте хотя бы на это - да или нет?

- Надеюсь, что да.

- Вы надеетесь! Прошу вас чистосердечно задать себе этот вопрос. При мне вы имеете такую возможность в последний раз - это бесспорно. Вы говорите, что любите меня, и я верю вам. Но я подозреваю вас. Хотите вы, чтобы я уехал и чтобы время доказало вашу правоту, или...

- Да в чем же вы подозреваете меня?

- Я не хотел говорить об этом, так как вижу, что это бесполезно. Но в конце концов пусть будет по-вашему: да и не все ли равно, от чего страдать! Итак, вы обманываете меня, вы любите другого. Вот тайна, которую хранили вы и я.

- Кого же? - спросила она.

- Смита.

Она рукой закрыла мне рот и отвернулась. Я замолчал. Мы оба погрузились в свои мысли и сидели с опущенными глазами.

- Выслушайте меня, - сказала она наконец, сделав над собой усилие. - Я много выстрадала и призываю небо в свидетели, что готова отдать за вас жизнь. До тех пор, пока у меня останется хоть слабая искорка надежды, я готова страдать и дальше, но, друг мой, рискуя снова возбудить ваш гнев, я все же скажу вам, что я только женщина. Силы человеческие имеют предел. Я никогда не отвечу вам на этот вопрос. Все, что я могу сделать сейчас, это в последний раз стать на колени и снова обратиться к вам с мольбой уедем!

И она склонилась ко мне. Я встал.

- Безумец, - сказал я с горечью, - тысячу раз безумец тот, кто хоть однажды в жизни хотел добиться правды от женщины! Он добьется лишь презрения, и что ж - он вполне заслужил его! Правда! Ее знает лишь тот, кто подкупает горничных или подслушивает у изголовья возлюбленной, когда она говорит во сне. Ее знает тот, кто сам становится женщиной и чья низость приобщает его ко всем тайнам мрака. Но мужчина, который открыто спрашивает о правде, который честно протягивает руку за этой ужасной милостыней, такой мужчина никогда не добьется ее! "Его остерегаются, вместо ответа на его вопросы пожимают плечами, а если он выйдет из терпения, женщина драпируется в свою добродетель с видом оскорбленной весталки и изрекает великие женские истины, как, например: "подозрение убивает любовь" или "нельзя простить того, на что невозможно ответить". Ах, боже праведный, как я устал! Когда же кончится все это?

- Когда вам будет угодно, - ответила она ледяным тоном. - Я не менее устала от этого, чем вы.

- Сию минуту! Я покидаю вас навсегда, и пусть время доказывает вашу правоту. Время! Время! О холодная подруга! Когда-нибудь вы вспомните об этом прощании. Время! А твоя красота, любовь, счастье, - куда уйдет все это? Неужели ты отпускаешь меня без сожаления? Ах да, ведь в тот день, когда ревнивый любовник узнает, что он был несправедлив, в тот день, когда он убедится в этом, он поймет, какое сердце он оскорбил, - не так ли? Он заплачет от стыда, он потеряет радость и сон, он будет жить лишь одной мыслью - мыслью, что мог быть счастлив в прошлом. Но возможно, что в этот самый день, увидев себя отмщенной, его гордая возлюбленная побледнеет и скажет себе: "Почему я не сделала этого раньше!" И поверьте, если она любила его, удовлетворенное самолюбие не сможет ее утешить.

Я хотел говорить спокойно, но уже не владел собой: теперь я в свою очередь возбужденно ходил по комнате. Бывают взгляды, похожие на удары шпагой, они скрещиваются, как отточенные клинки, - такими взглядами обменивались в эту минуту я и Бригитта. Я смотрел на нее, как узник смотрит на дверь своей темницы. Чтобы сломать печать, скреплявшую ее уста, и заставить ее заговорить, я готов был отдать свою и ее жизнь.

- Чего вы хотите? - спросила она. - Что я должна сказать вам?

- То, что у вас на сердце. Неужели вы настолько жестоки, что можете заставлять меня повторять это?

- А вы, вы! - вскричала она. - Да вы во сто крат более жестоки, чем я. "Безумец тот, кто хочет узнать правду!" - говорите вы. Безумна та, которая надеется, что ей поверят, - вот что могу сказать я. Вы хотите узнать мою тайну, а моя тайна состоит в том, что я люблю вас. Да, я безумна! Вы ищете соперника, вы обвиняете эту бледность, причина которой в вас, вы вопрошаете ее. Безумная, я хотела страдать молча, хотела посвятить вам всю жизнь, хотела скрыть от вас мои слезы, - ведь вы выслеживаете их, словно это улики преступления. Безумная, я хотела переплыть моря, покинуть с вами Францию и вдали от всех, кто меня любил, умереть на груди у человека, который сомневается во мне. Безумная, я думала, что правда сквозит во взгляде, в тоне голоса, что ее можно угадать, что она внушает уважение. Ах, когда я думаю об этом, меня душат слезы! Если все это так, то зачем было толкать меня на поступок, который должен навсегда лишить меня спокойствия? Я теряю голову, я не знаю, что со мной!

Она склонилась ко мне, рыдая.

- Безумная! Безумная! - повторяла она раздирающим душу голосом.

- Что же это? - продолжала она. - До каких пор вы будете упорствовать? Что могу я сказать в ответ на эти вновь и вновь рождающиеся, вновь и вновь меняющиеся подозрения? Я должна оправдаться - говорите вы. В чем? В том, что я готова ехать, любить, умереть, в том, что я полна отчаяния. А если я притворяюсь веселой, то эта веселость тоже неприятна вам. Уезжая, я жертвую вам всем, а вы - вы не проедете и одного лье, как уже начнете оглядываться назад. Везде, всегда, что бы я ни сделала, меня встречают оскорбления и гнев! Ах, дорогой мой, какой смертельный холод, какая мука наполняет сердце, когда видишь, что самое простое, самое искреннее слово вызывает у вас подозрение и насмешку! Этим вы лишаете себя единственного счастья, какое есть в мире: счастья любить беззаветно. Вы убьете в любящих вас сердцах все возвышенные и тонкие чувства, вы дойдете до того, что будете верить лишь в самые низменные побуждения. От любви у вас останется лишь то, что видимо, что осязаемо. Вы молоды, Октав, перед вами еще долгая жизнь, у вас будут другие возлюбленные. Да, вы сказали правду, удовлетворенное самолюбие - это еще не все, и не оно утешит меня, но дай бог, чтобы когда-нибудь хоть одна ваша слеза заплатила мне за те слезы, которые вы заставляете меня проливать в эту минуту.