Сенека

Стои – собеседник автора «О досуге» употребляет слова «ваших стоиков». Но это все-таки подразумевает его достаточно серьезное знакомство с основами стоицизма, доказательством чему служит и та аргументация, которую использует Сенека в книге «О постоянстве мудреца». Разумеется, знание теории и глубокое приятие духа этой теории – разные вещи. Возможно, Серен – в отличие от Луцилия – так никогда и не достиг этой высшей стадии обращения в стоицизм. Он слишком мало прожил и умер в тот момент, когда Сенека только начал открывать ему подлинный смысл учения. В свете этого нам яснее становится та горечь, с какой воспринял Сенека известие о кончине друга: еще чуть-чуть, и он научил бы его всему, что знал сам.

Ущербное состояние рукописи мешает нам оценить развернутую автором аргументацию во всей ее полноте. В части, посвященной «разделению», Сенека сообщает, что намерен установить два главных пункта: во-первых, каждый адепт стоицизма имеет право даже с ранней юности посвятить себя созерцанию; во-вторых, еще с большим основанием человек, «имеющий за плечами целую жизнь», обладает правом оставить политическую борьбу и целиком посвятить себя философии. Невозможно не прийти к выводу, что второй аргумент – ведь собеседник, кем бы он ни был, упрекает автора в добровольном, по его мнению, выходе в отставку – нужен философу для своей личной защиты и применим прежде всего к его собственной судьбе. Несомненно, в диалоге содержались и подходящие случаю примеры, но они утрачены вместе с потерянными частями сочинения. Впрочем, это не так уж важно. Аргументация Сенеки имеет смысл только в устах уже старого человека. Тем самым подтверждается датировка, установленная нами на основе внутреннего анализа. Что касается идентификации оппонента автора с Сереном, то, не имея полной уверенности, мы все-таки считаем ее весьма вероятной, в особенности по той причине, что Серен, насколько нам известно, оставался единственным, кто благодаря двум предыдущим диалогам получил необходимую подготовку и был способен понять смысл глубоких откровений философа об истинной ценности действия.

Что касается проблемы датировки трактата «О провидении», то и здесь мы верим если не в возможность бесспорного ее решения, то хотя бы в пользу уточнения и дополнения существующих гипотез. При этом мы рассчитываем отталкиваться не столько от самого текста, сколько от того, каким образом он связан с Луцилием, которому посвящен. Большинство исследователей считают трактат «О провидении» одним из последних произведений Сенеки; но есть и такие, их немного, кто полагает, будто трактат создавался автором в изгнании.

В качестве зацепки может быть использован единственный объективный факт, заключающийся в том, что трактат не мог быть написан до прихода к власти Калигулы. Ссылки на правление Тиберия, упоминаемое в прошедшем времени, не оставляют на этот счет никаких сомнений.

Существует точка зрения, согласно которой упоминание в тексте боя диких зверей (venationes) с участием юношей благородного происхождения (honesti) якобы служит указанием на зрелища, устраиваемые Нероном в 59 году. При всей изобретательности этой гипотезы (которая при этом остается лишь гипотезой) одной ее слишком мало для датировки «Провидения».

Мы думаем, что есть более перспективный путь. Анализ духовной эволюции Луцилия позволит определить, в какой момент своей жизни он находился в состоянии, наиболее благоприятном для восприятия этой «речи в защиту богов». К счастью, в указаниях подобного рода недостатка нет. Как сообщает Сенека, Луцилий признает существование в мире провидения. Из чего следует, что идеи стоицизма, во всяком случае «головой», он уже принял. Но, соглашаясь с «физикой» учения, он пока не отказался от желания задавать вопросы и выдвигать возражения.

В нашем распоряжении имеются книги, с помощью которых Сенека доказывал существование провидения, указывая на самые, казалось бы, не связанные между собой явления, на примере которых обнаруживается действие провидения. Эти книги носят название «Вопросов естественной истории». Детальной разработки проблемы провидения в них нет; некоторые темы, сформулированные Сенекой в трактате «О провидении», в первую очередь изучение закономерности движения звезд, в «Вопросах...» отсутствуют. Но все-таки некоторые параллели напрашиваются. И в том и в другом произведениях Сенека почти в одних и тех же выражениях утверждает, что все, происходящее в этом «бурном» мире, имеет свои причины. В диалоге обобщение примеров «физического» проявления провидения не сводится к простому краткому пересказу содержания «Вопросов». Между первым и вторым даже обнаруживается противоречие: если в «Провидении» Сенека соглашается с лунной теорией приливов и отливов Посидония, то в «Вопросах...» он излагает совершенно другую точку зрения, объясняя приливы «переполнением» морей, вызываемым внутренними морскими источниками. С другой стороны, известно, что, работая над «Провидением», Сенека обдумывал план создания большого труда, посвященного изучению разных аспектов этой же проблемы. Этим трудом и стали «Вопросы естественной истории», которые, следовательно, появились на свет после «Провидения». Такова весьма правдоподобная версия, выдвинутая на основе анализа изложенных фактов А. Фонтаном. Таким образом, границей terminus ante quern для диалога будет создание «Вопросов...». Но мы знаем, что работать над этой книгой Сенека начал в 62 году. Следовательно, написание трактата «О провидении» не может быть отнесено к более позднему времени.

От самого Сенеки мы знаем, что к моменту появления диалога Луцилий уже принял идею провидения. Однако так он думал далеко не всегда. В одном из первых писем переписки Луцилий если и допускает существование провидения, то лишь как одну из многих вероятностей. Речь идет о шестнадцатом письме, написанном, по всей видимости, осенью или в начале зимы 62 года. За время, прошедшее между отправкой этого письма и написанием диалога, Луцилий, который много читал, успел познакомиться с учением стоиков о провидении и проникнуться убеждением в его справедливости.

Несмотря на это, его продолжал мучить вопрос о существовании в мире, созданном и «регулируемом» богом, зла. Диалог, своим объемом превосходящий любое из писем начального этапа переписки, и стал ответом философа на этот вопрос. Исходя из этого мы датируем «О провидении» концом 62-го или, что вероятнее, началом 63 года. Мы рассматриваем диалог как своего рода «приложение» к письмам этого периода и убеждены, что он в любом случае предшествует 74-му письму, в котором содержится краткое изложение учения о провидении и которое было написано в апреле 64 года.

Но почему Сенека решил опубликовать ответ другу в виде самостоятельного произведения, и почему он придал ему форму диалога? Почему именно в этот период жизни философ счел нужным с возвышенным красноречием, которым дышит каждая страница диалога, сближая его с жанром утешения, провозгласить свою веру в совершенство божественной воли?

Легко заметить, что в «Провидении», как, впрочем, и в других диалогах Сенеки, личность собеседника очень скоро утрачивает для автора свое значение. Возражения Луцилия – не более чем предлог, такой же, каким в свое время послужили смерть брата Полибия или колебания Серена. На самом деле Сенека, словно стыдясь себя самого, выражает на страницах диалога переполняющее его счастье. Вопреки опале он отказывается роптать на судьбу. Его речь обращена не столько к тем, кто склонен его жалеть, сколько совсем к другим, кого гораздо больше и кто с явным или скрытым удовлетворением наблюдал за его низвержением с высот власти. Сентенция, венчающая раздел диалога, именуемый «divisio», достойна занять место эпиграфа ко всему произведению и приложима к самому Сенеке этого периода его жизни: «Persuadebo... tibi ne umquam boni viri miserearis: potest enim miser did, поп potest esse» («Я прошу... чтобы ты никогда не жалел добродетельного мужа: его можно назвать несчастным, но он не может быть несчастен»). Разумеется, все эти настроения выражены неявно. Сенека верен своему стремлению к объективности и везде, где можно, старается избегать откровенности. Но время и обстоятельства создания диалога с неизбежностью подводят нас к признанию параллели между тем, как философ оценивал собственное положение, и судьбой Катона, образ которого выведен им с необычайной яркостью. Катон, как и Сенека, боролся за свободу. Но ряды его сторонников таяли, и в конце концов он остался один – как и Сенека после смерти Бурра, когда начались удаление со всех ключевых постов людей, принадлежавших к его партии, и замена их людьми Тигеллина. Сенека с некоторой долей театральности напоминает, что дверь, ведущая к свободе, всегда распахнута, и дверь эта – смерть. Мы знаем, что философ до последних дней сохранил верность этой идее, а страницы, написанные им в начале опалы, становятся в наших глазах его пророчеством.