Оборванный след

Для них это наверняка было типичным старомодным высокомерием физиков, их пренебрежением к иным областям познания. Времена Погосова не имели божественной цели, мир не знал, куда двигаться, как справиться с океаном информации, где затерялось его независимое "я".

Что касается экземпляра в лице Сергея Погосова, то, судя по полученным данным, втайне он мечтает во что бы то ни стало выделиться, преуспеть, ему не терпится ухватить свою звезду. Ничего в этом плохого нет, утешали они в оба голоса, и, естественно, они хотели предложить ему выгодную сделку. Он получит сведения не только о себе, но и о коллегах, кому из них что предстоит, кого изберут, кто когда уйдет из жизни. Такие сведения неоценимы, вообразите, кто владеет такой информацией, имеет большую власть!

Предсказатели, оракулы! Можно никого и ничего не бояться, жизненные страхи станут минимальны. Чего бояться?.. Он, Погосов будет первым, кому дано согласовать Провидение со свободой своей воли.

- Может быть, может быть, - рассеянно отзывался Погосов.

Слова Грега о власти погрузили его в раздумье. В конце концов, почему бы не повернуть свою жизнь и не попробовать. Не понравится, можно вернуться...

- Вы должны отчетливо представлять, на что вы идете, - сказала Лера.

- Что вы имеете в виду?

- Такие знания дают власть, но и погружают в печаль, помните, в Библии сказано: кто умножает знания, умножает скорбь?

- За все надо платить, - жестко сказал Грег. Он явно был недоволен ее вмешательством. - Дата действительно ничего не значит. По моим показателям мне осталось жить три года, не более. - Грег наклонял голову вправо, влево, он смотрел на Погосова, как в зеркало. - И что? Видите, ни тоски, ни паники. Наоборот, живу интенсивнее, и каждый мой час засверкал. Я избавился от всех сомнений. Никогда бы не достиг таких успехов, если бы не знал своего срока. Приговор помог мне осознать свой талант и свою свободу. Знать свой срок это не беда, а благо!

Погосов не утерпел.

- Какая тут свобода! Вы меня сажаете в камеру смертников, чтобы я ждал казни.

- Не сажаем, вы поступаете добровольно, - подчеркнул Грег с опасной уве-ренностью.

- Ну, конечно, я сам прочту свою дату. А для чего, это ведь как самоубийство.

- Эка куда вы выскочили!

- Вы не чувствуете, потому что вы фанат, вы вообразили себя ассистентом Всевышнего! Даже больше...

Грег прервал его:

- Мы напрасно теряем время, - он повернулся к Лере. - Мы должны предоставить ему выбор, но, я думаю, у него нет выбора.

- Что это значит? - спросил Погосов.

- Иначе мы должны будем стереть вам память о том, что здесь случилось, - спокойно пояснила Лера.

- Но я же предупредил, что не согласен.

Так же ровно, бесстрастно она сообщила, что речь идет лишь об удалении из памяти данного эксперимента, начиная со встречи на берегу, вплоть до его возвращения, ничего другого.

- Останется у вас ощущение сна, нечто странное, содержания его вы не сможете вспомнить.

Он тупо смотрел на нее.

Да, все исчезнет начисто, ничего вспомнить он не сможет, никаких подробностей, ничего из того, что читал, что узнал. И она исчезнет? Она подтвердила и это. Она тоже будет уничтожена. Ни ее лица, ни облика, ни голоса, ни слов? Да, ни лица, ни голоса, ни слов.

С самого начала он полагал, что все это происшествие - сон. Нет ведь никаких возможностей, когда тебе что-то снится, отличить сон от яви. Спящий не в состоянии исследовать свое сновидение.

Что-то надо было решать. Голова его раскалывалась. Что-то он должен сделать, что-то срочное, какая-то мысль мелькнула и скрылась бесследно. Может, ему уже стерли память? Нет, они вроде ничего не предпринимали. Грег по-прежнему бесстрастно наблюдал. Что бы Погосов ни говорил, что бы ни делал, все превращалось у Грега, а может, и у Леры в сведения. Все пополняло анамнез, ничего просто так.

...Надо просто записать, он их перехитрит, записать прочитанное, он принялся шарить по карманам: ни ручки, ни клочка бумаги, их и быть не могло ни в лыжных брюках, ни в ватнике. Вдруг он до конца ощутил, что ему грозит. Это было невероятно: они наверняка могли сотворить такое, вытравить начисто, уничтожить целый кусок его жизни, все то, что еще появилось в его душе радости, страхи, и восторги, и огорчения. Во что бы то ни стало он должен был записать, как-то сохранить, хотя бы нацарапать на чем-то.

Они следили за его движениями. Безвыходность озадачила Погосова. Он сидел за столом, закрыв глаза, стиснув голову руками, и пытался сообразить, чем обозначить то, что было, оставить себе подсказку и потом расшифровать.

Это было последнее... дальше последовал пробел. Полное ничто, сколько оно длилось, он понятия не имел.

Острый морозный воздух проникал глубоко, имел вкус морской свежести, от егo запаха кружилась голова, его можно было пить, есть.

Песок хрустел под ногами, подошвы ощущали каждую песчинку. Блеск залива резал глаза.

Они вышли на тот же берег, те же чайки вскрикивали над ними. Но мир, в который они вернулись, сказочно обновился. Это утро протерли, никогда так не блестели сосновые иглы, не обозначались так нити паутин. Чайки ходили по серебристым перепонкам луж, у каждой была своя физиономия. Ветер приносил запахи водорослей, смолы, залива. Волна накатывала, ломала ледяную бахрому, отступала и вновь бросалась к уже недоступному берегу.

Этот мир отличался подлинностью, плотностью, в нем все предметы сообщали о себе.

- Холодно? - спросил Погосов.

- Холодно, - отозвалась Лера.

Погосов потер лицо, попрыгал, проверяя себя, и землю, и это утро.

- Это действительно было?

- Вы все помните? - спросила Лера.

- Как мы выбрались?

Вдруг возникла картинка - обратный путь по заливу мимо рыбака, который на этот раз замахнулся на них удилищем.

- А где Грег?

- Там.

- Вы отговорили его?

Онa засмеялась.

- Я ему помешала.

- Вы что, его перекрестили?

- Он что, по-вашему, черт?

- Он, скорее, дьявол.

Она ответила улыбкой.

Погосов глубоко вздохнул.

- Нам надо выпить, без этого не разобраться. Пошли. У меня есть и водка, и настойка.

Лера помотала головой, отвергая и водку, и настойку, все блага, кроме солнечного этого утра, мерзлого пляжа, по которому они размашисто шагали в ногу.