Страница 15 из 31
Возле очага Кнгвильда заметила Хёрдис. Сидя на земляком полу вместе со своим псом, та обгладывала кости жареного зайца. Серый пес смотрел ей в рот, тонко поскуливая и нетерпеливо постукивая хвостом по полу. Выбрав с каждой кости лучшие куски, Хёрдис бросала ее псу, и тот с жадным чавканьем принимался обгрызать кость до блеска.
— Что ты сидишь здесь, как бродяжка? — спросила Ингвильда мимоходом. — Иди в гридницу. Там есть еда и получше этого зайца.
— Сама иди в гридницу! — с обычной своей неприветливостью ответила Хёрдис. — А для меня там слишком шумно. Там такие благородные гости, что где уж найти местечко для дочери рабыни!
На самом деле Хёрдис пряталась от Модольва и очень злилась на него за то, что его присутствие не позволяет ей попасть в гридницу, где целые горы отличной еды.
— Э, отдай! — заметив на блюде у Ингвильды хороший кусок оленины, Хёрдис проворно схватила его. — Куда это ты тащишь столько мяса?
— В землянку фьяллям, — ответила Ингвильда, вылавливая из котла другой кусок на замену. — Им не мешает подкрепиться.
— Вот еще! — возмутилась Хёрдис. — Этим паршивым, вонючим фьяллям ты выбираешь самое лучшее мясо, а родной сестре…
— Я же тебе говорю: иди в гридницу! — с пробудившимся раздражением ответила Ингвильда. — И не притворяйся, что тебя здесь морят голодом. А что же до фьяллей, то мне лучше знать, чем кормить гостей.
— «Гостей» — презрительно фыркнула Хёрдис. — Тоже мне гости! Кто их звал? Знаю я, знаю, какой гость тебя так волнует! Ты, должно быть, влюбилась в этого урода! Хорошая пара для тебя, нечего сказать! Ну, поди, поцелуйся с ним!
Хёрдис очень надеялась этими насмешками восстановить Ингвильду против гостей, которые в любой день могли ей рассказать о встрече возле Тюленьего камня. Но добилась лишь того, что сестра почувствовала досаду на нее саму. Не отвечая и больше не глядя в ее сторону, будто вовсе не слушая, Ингвильда взяла со стола круглое серебряное блюдо, переложила на него несколько жареных медвежьих ребер и поставила в корзину, где было уложено остальное угощение.
— Эй, Брим! — Она оглянулась и кивком подозвала старика раба. — Бери корзину, понесем па отмель.
Приближаясь по тропе к землянке, Ингзильда еще издалека увидела, что возле порога сидит человек. Длинные светлые волосы, еще не просохшие после мытья, блестели у него на плечах, и Ингвильда не сразу сообразила, кто это. Подойдя ближе, она узнала Хродмара. Как видно, он решил, что пора ему перестать болеть: на нем была нарядная крашеная рубаха, зеленые ремешки красивыми крестами обхватывали сапоги до колен. Пояс с серебряными бляшками и подвесками был затянут как полагается, только оружие он оставил в землянке.
— Какие у тебя красивые волосы! — сказала Ингвильда, подойдя ближе. — Я даже не сразу узнала тебя!
— Хорош же я был! — с усмешкой ответил Хрод-мар.
Он был так счастлив снова ощутить себя живым и почти здоровым, что весь мир казался ему прекрасным. Хродмар чувствовал свое сердце открытым для всего мира, ему хотелось без конца говорить, смеяться. И ни с кем в целом мире он не стал бы говорить так охотно, как с Ингвильдой. Вспоминая свою болезнь, он именно в Ингвильде видел тот светлый луч, который вывел его обратно к жизни. В его чувствах к ней смешались благоговение и благодарность; она казалась ему богиней его нового, возрожденного мира, премудрой Фригг, но только совсем еще юной и прекрасной и… еще не встретившей своего Одина.
Ингвильда присела на бревно рядом с ним. С тех пор как Хродмар стал подниматься и разговаривать, приходить в землянку стало гораздо приятнее. День за днем Ингвильда убеждалась, что в похвалах Модольва племяннику было гораздо больше истины, чем она подумала поначалу; пожалуй, она уже была недалека от мысли, что даже любящий дядя не воздает ему всего должного. Конечно, о красоте сейчас и речи быть не могло, но в каждом его движении, несмотря на болезненную слабость, просвечивало столько гордого достоинства, что это само по себе вызывало уважение. Взгляд его ярких голубых глаз был умным и острым и таким живым, что Ингвильде хотелось получше узнать того, кого она спасла от смерти. Напрасно она опасалась, что родич и любимец конунга окажется самовлюбленным гордецом, не способным говорить и думать ни о чем, кроме собственных подвигов. Хродмар был неизменно приветлив и вежлив с ней, ее приход был ему всегда приятен. В каждом его слове, в самом звуке голоса сквозила признательность за то, что она сделала для него и дружины, и Ингвильда уже верила, что сердце у него горячее и благодарное.
— Я принесла вам праздничное угощение. — Ингвильда сделала Бриму знак открыть корзину и вынула оттуда серебряное блюдо. — Ты любишь медвежьи ребра? Выбери, что тебе нравится, а остальное раздадим хирдманам.
— А, так ты уже считаешь, что я в силах справиться с каким-нибудь китом дубравы! — обрадо-ванно сказал Хродмар и взял кусок ребра. — А я уж думал, что мне придется весь остаток жизни питаться кашей из толченого ячменя!
— Так это правда, что ты сочиняешь стихи? — спросила Ингвильда. «Кит дубравы» вместо простого «медведь» напомнили ей слова Модольва о том, что его племянник «почти скальд».
— Нет, неправда, — со вздохом ответил Хродмар. — Я не умею сочинять стихов. Когда-то, лет десять назад, я мечтал о славе скальда. Меня учили — я знаю все, что требуется знать. Вот, медведь, например, — Хродмар качнул в руке медвежье ребро, от которого за разговором успел откусить всего раз. — Я знаю все его хейти*. В стихах медведя называют бродягой, бурым, рыжим, косолапым, сумрачным, лесником, жадным, зубастым… Можно назвать его китом дубравы или тюленем леса… Но это же еще не стихи! Я придумал столько кеннингов, что ими можно загрузить большой корабль. Модольв говорит, что мне пора продавать их скальдам, по эйриру* за десять штук. Я все жду, когда же из этих кеннингов сложится хоть один стих, а он все никак не приходит. Как ты думаешь — придет когда-нибудь?
— Когда-нибудь придет! — подбодрила его Ингвильда. — Может быть, далее скоро.
— Может быть, — согласился Хродмар и посмотрел ей в глаза. — Я ведь теперь родился заново. Все теперь будет по-другому.