Страница 9 из 55
- Что ж, смотри, пока ноги целы, не то опоздаешь...
- А вы? - вырвалось у меня.
- А я... а я, - протянул он, - не собираюсь бежать.
Я оторопел. Казалось, разум отказывается понимать его слова, и в то же время их смысл уже мучил меня.
Василий Петрович взглянул на меня и понял, что со мной творится.
- Я не собираюсь бежать, - отчетливо повторил он. - Не собираюсь, не имею на то права. Я доктор, понимаешь? Считаю себя ответственным за жизнь всех наших больных и раненых. Если бы я даже спасся бегством, то все равно всю жизнь не находил бы себе покоя. Заболей сейчас ты, а я брошу тебя и уйду, - ты первый проклянешь меня...
Доктор некоторое время молчал. Я смотрел на него, не пытаясь скрыть восхищения.
- Вот так, товарищ. Желаю тебе счастливого пути, - заключил он и встал с места.
- А теперь вы мне помогите, - попросил он меня через секунду и повел с собой.
Мы вошли в одну из тюремных камер. Здесь негде было ногой ступить. Пленные сидели на полу, сбившись как попало.
Вошел доктор, и камера ожила.
- Товарищи, - громко сказал Василий Петрович. - Выходите все во двор, здесь останутся одни раненые. Надо организовать госпиталь... Иначе эпидемия перекосит нас скорее, чем фашисты...
Да, он и в этих нечеловеческих условиях оставался врачом.
Это было нелегко. Один из пленных поднял шум:
- А я не выйду! Как бы не так! Я тут первый занял место, тут и останусь, - кричал он хрипло.
Разъяснения доктора в этом случае были бы бесполезны. Они вряд ли дошли бы до рассудка человека, обессиленного голодом и лишениями.
Василий Петрович решительным движением оправил на себе веревочный пояс, одернул гимнастерку и, весь подобравшись, скомандовал:
- Встать!
И вдруг вся камера поднялась на ноги. Больные приподняли головы и повернулись к доктору... Люди давно не слышали русской военной команды, и когда она прозвучала, все вдруг почувствовали себя снова в едином армейском строю. Сами того не сознавая, они откликнулись на призыв командира.
Василий Петрович продолжал:
- Я батальонный врач, приказываю вам: всем, за исключением больных и раненых, освободить помещение!
- Вон как! - продолжал упорствовать охрипший пленный. Он хотел сказать еще что-то, но рядом с ним вырос другой солдат, довольно рослый и крепкий.
- Товарищ батальонный врач! Разрешите, - сказал он и, не дожидаясь ответа, взял скандалиста за ворот, подвел к порогу и, поддав коленом, выпроводил за дверь.
- Иди, гад, не хочешь своего командира слушаться, лижи сапоги фрицу! - проговорил он.
Это минутное происшествие словно прояснило всем головы. Люди вспомнили, что существует взаимная выручка.
Доктору больше не пришлось никого уговаривать: пленные уже сами один за другим освобождали камеру. Доктор подозвал к себе рослого солдата. Тот подошел и вытянулся по стойке "смирно".
- Вольно, - сказал доктор. - Будем знакомы, меня зовут Василий Петрович, пока этого довольно. А вы кто?
- Я младший командир Фаттахов Зиннур, разведчик, - ответил тот. Он волновался, и в его произношении чувствовался татарский акцент.
- Хорошо, товарищ Фаттахов, вы будете старшим по этой комнате. Сюда никого не впускайте. А вы, - сказал доктор, взглянув на меня, - подметите хорошенько полы!
Василий Петрович вышел. Зиннур Фаттахов стал у входа. Я принялся за полы. Эта нехитрая работа вдруг увлекла меня. Мы точно избавились от плена, и жизнь наша потекла по-новому.
- Человек-то, видать, хороший. Это я про доктора, - заметил Фаттахов. - Нам надо самим о себе заботиться, фашистам на нас наплевать...
Не успели мы разговориться, как в камеру потянулись больные и раненые. Фаттахов ногтем отмечал на косяке число поступающих: ему, как начальнику "лазарета", нужно было точно знать количество больных.
Вскоре вернулся и Василий Петрович. Больные и раненые не сводили с него глаз. Доктор был для них единственной надеждой.
- Спасибо, вы очень чисто подмели полы, - сказал Василий Петрович, окинув меня добрым взглядом.
Пожалуй, впервые в жизни я почувствовал волнующий смысл простого слова "спасибо". На многие годы запомнилась мне благодарность человека, который и сам-то был на волоске от смерти.
- Что мне еще сделать? - обратился я к Василию Петровичу. Так хотелось помочь ему.
- У вас же есть дело... - ответил он.
Я понял. Василий Петрович пожелал мне счастливого пути.
Во дворе вдруг раздалась немецкая команда. Начиналась, как обычно, вечерняя поверка. Выходить на построение должны были все - и больные и раненые.
Василий Петрович посмотрел в окно.
- С места никому не подниматься, - сказал он.
- Опять бить будут, - проговорил кто-то со стоном.
Василий Петрович промолчал. Он лишь побледнел и стиснул зубы. Глаза его сощурились, на лбу резко обозначились морщины.
- Лежите все и не двигайтесь, - сказал он решительно и стал у двери.
- Ты тоже ляг, - сказал он мне, - и стони.
Я лег между больными, схватился за живот и приготовился стонать.
- Айн, цвай, драй, - доносилось со двора.
Немецкие солдаты пошли по камерам. Дробный стук кованых сапог приближался к нам. Вот с силой рванули дверь. Два солдата вошли в камеру.
Василий Петрович сразу предупредил их:
- Алле зинд кранкен*.
- Вас?** - прокричал один из немцев и, оттолкнув врача в сторону, двинулся на больных.
Василий Петрович снова преградил ему дорогу.
- Их бин доктор***, - сказал он.
_______________
* "Все больные".
** "Что?"
*** "Я доктор".
Немец вдруг растерялся. Но это продолжалось лишь мгновенье, он размахнулся и ударил Василия Петровича резиновой палкой по голове. Доктор побледнел. Но на ногах он стоял твердо. Не успел немец занести палку для второго удара, как один из раненых вскочил с места и, превозмогая боль, быстро заковылял к немцам.
Василий Петрович перехватил его.
- Что ты делаешь, сумасшедший! Я не разрешаю! - крикнул он, удерживая раненого.
Но тот, сморщив лицо, со стоном сорвал с ноги грязную марлевую повязку. Икра у него была размозжена и гноилась, виднелась обнаженная кость. Пленный хотел убедить немца, что здесь в самом деле лежат тяжелобольные. Через несколько секунд он побледнел, как полотно, и вдруг упал Василию Петровичу на руки. Он был без чувств. Немцы переглянулись между собой и попятились назад...