Страница 39 из 55
- Сталинград жив! Слышите, Сталинград здравствует!
Через некоторое время по всей Германии прокатилась весть о разгроме гитлеровских войск под Сталинградом. Скрыть это от кого-либо невозможно. Рана врагу была нанесена под самое сердце. Удар, обрушившийся на фашистского зверя, заставил содрогнуться всю страну. Точно бомба разорвалась в каждом немецком доме. Немцы обозлились на нас пуще прежнего. В эти дни бургомистр ударил одного из своих работников-военнопленных черенком вил и переломил ему ребро; многие из нас возвращались с работы в синяках, несколько дней подряд нас почти не кормили. Хозяева срывали на нас зло за Сталинград.
Фрау Якоб три дня не давала мне ни куска хлеба. Она кормила меня мелкой картошкой, которая варилась для кур. Но разве думали мы в эти дни про еду? Мы были сыты нашей радостью!
Стоило нам заговорить о чем-нибудь, весело посмеиваясь, конвоиры начинали злобно коситься на нас. Им, видимо, казалось в эти минуты, что разговор идет про Сталинград.
А фельдфебель придумал для нас новый вид наказания. Вечером, когда мы сходились с работ, он выстраивал нас и полчаса гонял бегом по двору. Тех, кто падал от усталости, охранники били до тех пор, пока они не подымутся.
Войдя в помещение, мы пластом валились на нары. И тут кто-нибудь нарушал молчание:
- Сталинград жив?
- Жив Сталинград! - немедленно отзывался другой.
- Сталинград живет и здравствует! - откликался третий.
- Ну, в таком случае, земляки, покойной всем ночи, - заключал перекличку еще один. И мы засыпали.
ОСИРОТЕВШАЯ МАТЬ
Картофельное поле фрау Якоб находилось далеко за селом. Сегодня я отправился туда. Время было еще раннее.
Кругом поля. Но шири такой, как у нас, тут не увидишь. О наших полях не зря говорят: "Море хлебов". А тут что? Глянь из села - до другого рукой подать. Асфальтированные дороги густой паутиной пересекают округу вдоль и поперек. Направо глянешь - хлеб растет, налево - горох, пройдешь дальше картофельный участок или свекла. Поля здесь напоминают одеяло, скроенное из разноцветных лоскутов. И не понять, зачем повсюду расставлены каменные кресты с изображением распятого Христа. То ли это межевые знаки богатых хозяев, то ли здесь так прилежны к религии. Вид голого Иисуса всегда удивлял меня. Издали эти распятия вызывают смутную жуть. Так и кажется, что здесь был убит кто-то и закопан на этом месте.
Картофельное поле фрау Якоб лежало у самой дороги. Мимо то и дело проходили пешеходы, проезжали крестьянские упряжки, а то и грузовые машины. Иногда появлялись и мои товарищи, шедшие в поле на работу.
Сегодня мне было велено окучивать картошку. Я взял мотыгу и приступил к делу.
Работая, я то приближался к дороге, то удалялся от нее. Вдруг в борозде, под ботвой, я увидел какие-то печатные листы. Что это такое? Я поднял один из них и попытался прочесть, но безуспешно. Слова были незнакомы. Я перевернул лист. На обороте была изображена карта военных фронтов. От Москвы, Сталинграда и со стороны Крыма тянулись к Германии красные стрелы. Такие же стрелы были нацелены с Британских островов. Они как бы стремительно вонзались в лоб и в живот хищника. Германия в огне! На нее наступают... Я понял, что передо мной лежат листовки, сброшенные ночью с самолетов.
- Так вот каковы твои дела, "Великая Германия!" - подумал я с радостью. - Не долго же осталось твоим хозяевам поганить эту землю! Скоро их схватят за горло. Мы еще посмотрим, как они, дрыгая ногами, будут отдавать душу богу...
От радости у меня как будто крылья за плечами выросли. С души точно камень свалился. Вот и конец тревожной неопределенности, так мучившей нас до сих пор. Теперь-то у меня будет что порассказать товарищам вечером, когда приду с работы!
Я вышел к дороге и зарыл одну из прокламаций в землю. Это было сделано вовремя. Не прошло и полминуты, как на дороге показались две легковые машины. Двигались они очень медленно. По обочинам цепью шли полицейские и на ходу что-то подбирали с земли. Было ясно, что они ищут листовки.
"Опоздали чуточку", - сказал я про себя и как ни в чем не бывало принялся рыхлить почву.
Дойдя до участка, на котором я работал, полицейские бросились поспешно подбирать валявшиеся вокруг листовки. Один из них, остановившись, поглядел в мою сторону. Потом что-то сказал своему товарищу. На мгновение настороженно застыв на месте, они все быстро сбежались ко мне. Один скомандовал: "Руки вверх!", другой обыскал мои карманы, ощупал пазуху и под мышками.
Наконец полицейские двинулись дальше. Время шло к обеду. Люди один за другим потянулись в село, и через некоторое время в поле никого не осталось. Я вышел к дороге и сел на траву. Сняв с ног башмаки, отставил их в сторону, закатал штанины и скинул пиджак. Тело стосковалось по солнцу.
Затем я вырыл из земли прокламацию и снова стал ее рассматривать, пытаясь прочесть отдельные слова...
На дороге показалась женщина. Я мигом запрятал листовку обратно в землю.
Женщина приближалась. Я видел ее старенькую одежду и белые, как снег, растрепавшиеся волосы. Она горбилась - видимо, от старости - и сжимала в руке посошок. Казалось, только эта палка и помогает ей не упасть лицом на землю. Через ее плечо были перекинуты чулки, в которых что-то лежало. Это была простая старая немка.
Да, это была старая немка. Бесчисленное множество морщин на ее лице напомнило мне вдруг мою мать. Ее лицо было изборождено такими же глубокими морщинами. Мать у меня была вдовой. Мало ли она перетерпела в жизни, мало ли мучила ее тоска! Возможно, что и жизнь этой старой немки, приближавшейся сейчас ко мне, прошла так же.
Старуха, остановившись, внимательно посмотрела на меня, не зная, видимо, что сказать.
- Гутен таг, альтмуттер!* - сказал я.
Старуха выпрямилась, опершись на палку, и я увидел ее улыбающиеся глаза.
- Гутен таг, майн зон!** - ответила она, подойдя ближе. И мы застыли, глядя друг на друга. Я не знал ее языка, а она никак не могла найтись, о чем заговорить. Наконец, настороженно поведя глазами в стороны и сунув палку под мышку, она сложила пальцы в виде решетки.
- Майн зон ист политише,*** - объявила она.