Страница 21 из 55
- Не вернулся?
- Нет, - скажут ей, - не вернулся.
Медленно будет гаснуть свет надежды в материнских глазах. И последняя слеза, самая последняя слезинка, вздрогнет, блестя, на ее ресницах.
Я сижу и думаю обо всем этом. Хочется плакать, но слез нет, и я чувствую только какой-то камень на сердце. Потом он подступает к горлу, спирает дыхание.
Со дня смерти Гриши прошло уже несколько дней, а мы все еще не можем разговориться. Панченко напевает что-то про себя. Потом вдруг замолкнет и стоит, опустив голову, как будто прислушивается к собственной песне.
А когда и это не успокаивает его душу, он берет свой котелок и начинает гвоздем выводить на нем замысловатые узоры. По этому котелку о его владельце можно узнать почти все: кто он такой, когда и где родился. Панченко уже отразил все это старательнейшим образом на стенках котелка. На одной стороне было выведено даже имя девушки, которую он любил. И каждый раз, когда ему делалось грустно, он брался за украшение своего котелка. То цветок какой-нибудь нарисует, то птичку изобразит. Его котелок стал похож на музейный сосуд с причудливыми доисторическими письменами. Да и в самом деле его можно было читать как книгу жизни одного из многих военнопленных.
А сегодня Панченко четко вывел по краю котелка имя Гриши и изобразил рядом аккуратный крестик - знак кончины друга. Потом он вынул из кармана осколок зеркальца и принялся разглядывать себя. Провел рукой по усам, по бороде.
- Заявиться бы вот таким домой. Ей-богу, не узнали бы...
- Где там узнать, прогнали бы с порога, - откликнулся я.
- Пожалуй, брат, - согласился Панченко усмехаясь и задумался. Как будто эти слова вдруг напомнили ему о чем-то давно забытом.
- Что ж делать? - спросил он. - Неужели и нам подыхать?
От этих слов мне стало не по себе.
В самом деле, что же делать? Что можно сделать в лагере, охваченном кругом рядами заграждений? С гибелью Гриши мы как будто потеряли твердость духа. Голод, горе и страх перед тифом неумолимо подталкивали нас к смерти...
Никита еще с утра решил пройтись по другим баракам. Вернулся он только под вечер.
- Ну, говори, - набросился на него сразу Панченко. - Что слышно? Новостей с фронта нема?
- Чудак ты человек, - ответил ему Никита, - я схожу, прогуляюсь по двору, а ты меня душишь: давай тебе новостей! Не радиоприемник же я...
Никита сел рядом с нами на корточки.
- А все-таки новость у меня есть, - сказал он.
Мы выжидающе уставились на него.
- Я, ребята, ухожу от вас, - вдруг огорошил он нас.
- Уходишь? Куда?
- В Африку.
- Ты, хлопец, шутки брось, - насупился было Панченко, но Никита перебил его.
- Ухожу я. Пойду мертвецов хоронить...
Мы не поверили ему.
Но это было правдой. Прохаживаясь по лагерю, Никита встретил знакомого. Тот с первого дня пребывания в лагере состоял в похоронщиках. Их группа, человек в двадцать, жила в другом бараке, в отдельной комнате. Комендант лагеря распорядился отпускать им по две порции баланды. Сверх того они забирали себе одежду, часы и прочие вещи умерших. Часы они отдавали солдату поляку, что стоял у ворот, ведущих из лагеря к могилам, а тот приносил взамен хлеб и курево. Этот поляк будто бы свободно говорил и по-русски.
О польском солдате, охраняющем ворота на кладбище, мы знали и раньше. Но мы впервые услышали, что он имеет связь с пленными. Это была интересная новость.
Панченко сидел, нервно покусывая губы. Я почувствовал, что он сейчас вспылит.
Никита тоже понял это.
- Ты постой, сперва выслушай, - сказал он Панченко.
- Слушай - не слушай, все ясно, ты хочешь забрать у нас свои часы. Что ж, пожалуйста, - выпалил Панченко и задергал ремешок на руке.
- Вот дикарь! - нетерпеливо воскликнул Никита. - Если б тебе все было ясно, так ты прикусил бы язык и сидел бы, слушал.
- А что ты хорошего скажешь? - пренебрежительно процедил тот, злобно сверкнув на Никиту глазами.
Никита понизил голос и ответил, настороженно озираясь:
- А то, что довольно нам валяться, надо удирать отсюда.
- Вот это ты дело говоришь, - заметил Панченко и беспокойно зашевелился. Я тоже приподнялся с места.
В последние месяцы мы о побеге почти не думали. Видимо, суровые заграждения и щиты с надписями "Карантин" подавили в нас мысль о свободе. И вдруг мечта ожила снова и мы как бы воспрянули духом.
- Что ты предлагаешь конкретно? - спросил я.
- Об этом потом, - сказал Никита и начал собирать свои вещи.
- Значит, уходишь от нас?.. - проговорил Панченко. Теперь это был уже не тот злой Панченко: тихо опустив голову, он, видимо, собрался молча, про себя пережить обиду расставания.
- А мы тут что же будем делать? - невольно вырвалось у меня. Мне тоже было тяжело. Не хотелось расставаться ни с Никитой, ни с Панченко.
Никита задумался. Ему было тяжело оставлять нас. Я понял это по глазам друга.
- Придет время, я скажу вам, ждите, - пообещал он и зашагал к двери. Потом вернулся обратно и прошептал: - Приготавливайтесь. Без вас я никуда ни шагу, - и стиснул нам руки.
И верили мы ему в эту минуту, и не верили. Трудно было понять, куда он клонит.
- Было нас четверо, осталось двое, - грустно произнес Панченко и теснее придвинулся ко мне. Мне захотелось утешить его.
- Не обманет, - сказал я. - Никита - парень хороший.
- Увидим, - ответил Панченко и снова принялся за свой котелок.
УМЕРЕТЬ И ВОСКРЕСНУТЬ
Мы повстречались с Никитой спустя несколько дней. Он с первых же слов напустился на нас.
- Вы что, избегаете, что ли, меня? Ищу вас, ищу, найти никак не могу.
- А ты что, хоронить нас собрался? - съязвил я.
- Да, а ты откуда знаешь? Хочу вас похоронить, - ответил он, хлопнув меня по плечу.
- Заживо? - вставил Панченко.
- Да постойте же вы! Вам это что, во сне, что ль, привиделось? перебил нас Никита. - Ведь я именно это и хотел вам предложить.
- Что же можно ожидать от могильщика! - сказал Панченко, начиная по своему обыкновению горячиться.
Никита опять перебил его:
- Хотите вы или не хотите, а умереть, друзья мои, вам придется, сказал он, кивая в сторону кладбищенских ворот.
В этих словах Никиты был явный намек, но мы все еще не могли понять его.
Никита говорил обиняками и все посмеивался, будто поддразнивая нас.