Между жизнью и смертью

- Может, вам и стаканчик пивца не помешает? - проговорил старик и потянулся за огромным кувшином, стоявшим на столе.

- Нет, нет, мне только воды, - возразил я.

Между тем из кухни вышла хозяйка. Она поставила на стол картошку, хлеб и довольно большой кусок свинины.

- Садись, солдатик, - пригласила она, - а то притомился ты, видать, изголодался.

Я сел к столу. Но прежде чем приступить к еде, я счел нужным дать ответ хозяину.

- Оставаться у вас я, конечно, не думаю, - сказал я. - Мне надо добраться до своих. Если б вы подыскали мне какую-нибудь одежонку, я был бы вам очень благодарен...

- Про это не беспокойся, солдатик, ешь, ешь, - принялась меня потчевать хозяйка.

- А ты сам-то отколешний? - спросил хозяин.

- Из Татарии.

- Дети, наверно, есть? - вставила хозяйка.

- Да...

Тут хозяин перебил меня.

- До Татарии далеко, все равно как до восхода солнца. А там тебе еще через самый фронт перебираться. Ну, перейдешь ты и фронт, а там, думаешь, тебя так на родину и отпустят? Как бы не так. Дожидайся...

Он вышел на середину комнаты и заговорил снова, расхаживая взад и вперед:

- Там, добрый ты мой молодец, на тебе винтовку в руки и марш воевать, смерть свою искать! Жить надо. Солдат, поди, и без тебя хватает...

В эту минуту на улице затарахтели мотоциклы. Хозяин вдруг поспешно сгреб стоявшую передо мной еду и протянул жене.

- Быстро на кухню! - приказал он ей.

Женщина ушла.

Хозяин выглянул в окно на улицу.

- Наши... - протянул он.

Уже нечего было и любопытствовать, что это за "наши". Я узнал их по треску машин. А вот черное нутро этого старика я разгадал только сейчас. Перешагивая порог его дома, я подавил вспыхнувшее было недоверие, забыл о "бывших людях", поднявших сейчас голову. В этом и была моя роковая ошибка.

- Дайте мне какую-нибудь одежду, я уйду поскорей, - заспешил я. Хозяин не успел еще и ответить, как из кухни появилась его жена с какими-то вещами в руках.

Старик коршуном налетел на нее и вырвал у женщины одежду.

- Дура, есть у тебя голова на плечах или нет? - крикнул он, замахиваясь на нее. - Увидят немцы, так они повесят тебя на самом высоком столбе, да еще и меня с тобой рядом...

Он выбежал на улицу.

Дом превращался для меня в ловушку. Я решил выскочить в картофельное поле и бросился к двери. Но она уже была заперта снаружи. Я метнулся к окну. На улице, у самых ворот, стояли два немца.

И дня не побыв на свободе, я был опять схвачен.

Когда немцы выводили меня на улицу, мне хотелось взглянуть в глаза хозяину, но он стоял ко мне боком. На руке у него повыше локтя я заметил белую повязку. На ней чернела фашистская свастика.

Это был староста, назначенный немцами. Свободу, добытую ценой стольких усилий, я потерял так глупо! Но сокрушаться было уже поздно.

СНОВА В НЕВОЛЕ

...Всю ночь лил дождь. К утру небо очистилось и стало ярко-синим, будто его обмыли. Над землей словно бы раскинулся огромный синий шатер. Листья на деревьях пожелтели. Ветер срывает их и мчит по земле. В воздухе проносятся стаи птиц. Они словно куда-то торопятся. Может быть, они и в самом деле спешат улететь? Прокатившаяся по земле война выжгла леса, зачем им теперь тут оставаться? Посмотришь, как они вьются, и невольное смятенье охватывает душу. Ведь все это - предвестие надвигающейся осени.

Я все еще не могу успокоиться. Снова лагерь, опять я в тисках между жизнью и смертью! Жизнь где-то далеко-далеко, а смерть рядом, в двух шагах.

Я вышел из барака во двор. Здесь уже полным-полно военнопленных. Они высыпали на солнечную сторону и сидят, согретые лучами. Одни, сняв рубахи и брезгливо морщась, ведут "охоту". Другие котелками набирают дождевую воду из луж. Третьи, закрыв глаза, сидят, подставив лица солнцу, и не шелохнутся. Можно подумать, что им ничего больше и не нужно.

Я провел в новом лагере всего одну ночь. Знакомых у меня здесь еще нет, и я присматриваюсь.

Лагерь находится в городе Борисове. До войны в этих зданиях располагались воинские части. Теперь здесь остались полуразрушенные казармы да остовы гаражей.

Лагерь устроен фашистами со знанием дела. На ровные столбы вокруг зданий натянута густой сетью колючая проволока. Горизонтальные ряды ее плотно переплетены еще и поперечными нитями. Внизу эти вертикальные нити воткнуты в землю, а сверху торчат колючими развилками в разные стороны. Сквозь такое заграждение не пробраться даже кошке. Но немцы не удовлетворились этим. Отступя несколько метров, они соорудили еще одно такое же заграждение. Между двумя рядами проволоки прохаживаются часовые.

Внутри, метрах в пяти от ограды, расставлены колышки. На них фанерные дощечки с надписями: "К заграждению не подходить!" Один вид всех этих сооружений способен убить всякие надежды. Я продолжаю ходить, разглядывая, где что и как. Фасад лагеря с его громоздкими воротами вклинивается в улицы города, а позади - пустырь, за которым снова начинаются городские кварталы. Для побега эта сторона была бы удобней, но она обнесена тремя рядами колючей проволоки. Посреди лагеря - подобие сарайчика из старых досок. Из окон его идет пар. Там варят пленным "баланду".

В стороне за бараками видны длинные каменные постройки. В свое время это были, вероятно, складские помещения, а теперь здесь сидят под замком советские офицеры. В этом лагере комсостав сумели отделить от рядовых.

Я зашагал дальше. За колючим забором показались три огромные ямы, выкопанные в ряд. Размышлять, зачем они, пришлось недолго. Из крайнего барака, расположенного рядом с проволокой, показались пленные с носилками. Они выносили трупы своих товарищей.

Я застыл как вкопанный. Немец, стоявший на часах у внешней ограды, приотворил ворота, и носильщики стали попарно выходить наружу. Часовой тем временем что-то отмечал в записной книжке. Появился еще один немец с автоматом наперевес. Он конвоировал процессию. Носильщики подходили к крайней яме и сваливали трупы. Немец долго смотрел на них, стоя у края. Потом небрежно махнул рукой, как бы уверившись, что мертвецы уже не сбегут. Один из пленных зачерпнул из стоявшей рядом бочки какую-то густую жидкость и полил трупы. Ветер донес до меня острый запах хлорки, и я встрепенулся, приходя в себя.