Лидия и другие

- Вот видишь: отец... А вместо отца... вернули в виде справки о реабилитации. Даже лагерной пыли не осталось. Мать всегда ласковая, а я бы в детстве все отдал, чтобы иметь такого сурового, с огромными недостатками... как у тебя или у Егора.

- Ты куда? - спросила Лидия.

- Там мама оставила поесть, мы сейчас... вдвоем, я принесу. Много оставила, ты мне поможешь.

Он принес жареной картошки и суп:

- Приду из армии, закончу институт - ты у меня никогда пол мыть не будешь! А знаешь, как я хорошо умею готовить (хотя он ни разу за это не брался, но был уверен, что за три года армии да пять лет института он уже всему научится, так что это была уже и правда).

- Ну а я буду стирать, - решила не уступать Лидия. Вот что такое счастье, подумала она: когда всю жизнь Володя варит суп, я за стенкой белье полощу и мы разговариваем... о чем? Обо всем на свете! А свет большой, хватит разговоров на всю бесконечную жизнь.

Они вышли на общую кухню, чтобы трепетные коммунальные старушки не подумали чего - из жалости к этим старушкам, чтобы те не мучились своими подозрениями. Володя мыл посуду и говорил:

- Как я Егору завидую: он уже всем обеспечен, женой, ждут ребенка, когда я вернусь из армии, он уже будет четвертый курс заканчивать. А я написал "интузиаст" в сочинении, думал, что от слова "интуиция"... И вот будущее - нормальная жизнь - откладывается на три года. Егору хорошо.

- А я Фае не завидую, - сказала Лидия и с фольклорным выговором добавила: "Егорушка-то водочку понужат".

Одна из старушек радостно резонировала на последние слова:

- И твой еще будет понужать, Володька-то, - в лице ее собралась вся ее бедная, по мелочам хищная жизнь. Чувствовалось: она хотела добросовестно объяснить всем людям с улыбками, что они не правы. Бескорыстно она пыталась подготовить к злобной гармонии жизни. А то чего это: у всех хорошо, а у меня плохо! Пусть же и у всех будет нормально, как у меня.

В эту секунду Лидия думала: не для того какой-то высший дирижер сдирижировал "рюмку мести", чтобы жизнь Володи утонула в ней, в рюмке.

Другая старушка с паутинами морщинок и вся какая-то хрустящая от худобы поправила платок на голове, зорко вгляделась в просеиваемую муку (не упал ли волос):

- Куда ветер, туда и снег, - с жалостью посмотрела она на громадного Володю.

Даже Володя, который сталкивался с нею на кухне всю жизнь, ничего не понял, а уж Лидия тем более.

А старушка вслух, не замечая этого, выпустила мысли: "Отец в восемнадцать лет привел невесту, а через пять лет уже в зоне сгинул. И сын до армии туда же!" Она понимала, с одной стороны, ее жизнь пропала: муж без вести на войне, а сын допивает где-то свои явно последние литры, но горячо пекло в груди от желания, чтобы жизнь ее была светочем для всех, кто встретится у нее на пути.

Неужели так в жизни все время - из одной тяжести в другую прыгать, думала Лидия: из-под пресса родителей под какие-то вообще непонятные занозы. Она сказала тихо: Володя, пошли в комнату, мол. А старуха почувствовала горькое торжество: никому правда о жизни не нравится. Горькое такое, щемящее чувство.

- Ну я вам, баба Люся, патрон-то послезавтра поменяю, - как ни в чем ни бывало сказал ей Володя.

Так вот почему она злобная: Володя из-за меня не успел патрон ей поменять. Как хорошо! Лидия с возвратившейся легкостью снова распахнулась к миру .

- Как я тебе не оттянула все руки, как у тебя силы-то хватило нести! в комнате продолжила невнятный лепет, не заботясь ни о каком уме.

- Каждое утро я эту гирю бросаю с чувством долга, а тебя-то я с другим чувством нес.

- С каким? - допытывалась Лидия.

- Сейчас, я должен вспомнить, - и он схватил ее снова и носил взад-вперед по комнате, приговаривая: "Что-то не вспоминается, не вспоминается... Вот сейчас вспомнится! Сейчас, сейчас".

И долго он так вспоминал, но не вспомнил, хотя Лидия ему помогала, трогая губами то одну щеку, то другую. Потом, когда им это надоело, он свалил ее прямо поверх разложенного семейного архива на китайское одеяло и возгласил:

- Ты мне напишешь расписку сейчас, что выйдешь за меня замуж после армии.

- О-о-ой, - с задумчиво-испуганным лицом Лидия протянула довольно. - А где же мы печать возьмем, чтобы заверить? Отпечатки пальцев поставим?

- Да ты что: в тюрьме, что ли? Это для тюремной картотеки... неприятным голосом протянул он.

Она вспомнила, что отец Володи погиб в лагере. На несколько секунд ей показалось, что комната стала камерой, а голоса соседок в коридоре и на кухне - перекличкой. Отгоняя видение, Лидия тряхнула головой и весело сказала:

- Ну я пока напишу, набросаю, дай мне пять минут, только не вижу тут соответствующей литературы - в помощь начинающей невесте.

"Милый Володя! Пишу тебе сию расписку (слово "расписка" она подчеркнула). Клянусь небезызвестным тебе сугробом возле моего дома, а также "рюмкой мести", толкнувшей нас в объятия друг друга, что выйду за тебя замуж после армии. Температура воздуха минус восемь. Лидия Шахецкая".

- Число поставь, - сварливым голосом сказал Володя. - А то знаю вас, вертихвосток. И вышел на кухню, бросив: "Я за киселем".

Он принес кисель, который своей ядовитой малиновостью вызывал ассоциации с текстильным производством . Они омочили губы и приложились к расписке. "Расписку принял", - коряво приписал Володя .

Тут оба поняли, что здесь драматургия их иссякла.

- А сейчас идем в кино, - этими словами Володя завершил эпизод.

3

На полигоне Володе нужно было по штатному расписанию проверять емкости с окислителем для ракет. Ингибиторные примеси быстро распадались, и фтор в топливе мог взорваться. Обычно, как и все в обслуживающей команде, проверку окислителя Володя делал небрежно, на бегу. А тут что-то на него нашло: надел химкостюм, натянул маску. Конечно, упарился в казахстанской жаре да еще и заслужил насмешки и упреки в суетливости: "ишь какой, хочет, чтоб начальство заметило!".

Но когда Володя влез на многослойную стенку да нагнулся над клапаном, ему в лицо ударила струя. Первый случай на полигоне. Специальная резина на маске сначала отшелушивалась чешуйками, потом начала отпадать струпьями и лентами. Автоматически сработал химдатчик, заныла сирена, так что бегали два часа, ища, где ее выключить (секретность) и старшина Лянтс развешивал в воздухе словесные загибы с приятным таким прибалтийским акцентом.

...Иногда под видом усердного несения службы они забивали на эту службу. Например, фургон, набитый аппаратурой, уезжал якобы на заранее выбранную координатную точку в степь. Для проверки связи с орбитой. Фургон обязаны были сопровождать офицеры, но чаще они забивали на все с еще более могучей силою. Так что удалившись "на точку", все во главе с Лянтсом отправлялись на озеро, оставив салагу-первогодка и строго наказав держать сигнал.

Один раз во время таких шараханий по степи наткнулись на курган. Володя первый заметил, что подножье его окаймлено идеальным кругом из повалившихся камней. Если бы они не были повалены тысячелетними силами, то выглядели бы как метровый забор. Кто его знает почему, но солдаты резво кинулись на верхушку кургана. На вершине лежал камень, оказавшийся смутно выглядывающим лицом с поджатыми под ним руками и ногами. Глубоко в кремнистое тело было врезано подобие кинжала.

- Этот идол, - сказал несостоявшийся студент Лянтс, - защитный дух захоронения. Или сам похороненный.

И что вдруг случилось со здоровыми, не совсем тупыми парнями? С громким пустым смехом они бросились выковыривать из земли каменного воина. Мечтали привезти его на полигон и свалить рядом с пусковым ракетным столом: будет контраст, как на газетном снимке под названием "Прошлое и будущее". И возились несколько часов, и надорвались, выбивая идола из земли. И решили проблему (грамотные парни!) погрузки, упаковки, разгрузки. И договорились с охранной частью... По жаре работали, не снижая темпа. Двигались, как под наркозом. И чувствовали при этом, что кого-то хитро обманывают, что-то весело и быстро тырят. А небо в степи совсем не то, что в Перми. Это какая-то сплошная дыра из голубизны, если нет облаков. И Володя, волоча вместе со всеми холодное и упрямое тело духа-хранителя, заметил это небо, а также то, что оно стало высасывать мозги из-под крышки.