Время жалящих стрел

Теперь ведьма могла обойтись без глупых птичьих глаз.

Магическое зрение колдуньи охватило весь дворец целиком, до самых его потайных уголков и закоулков, словно со строения срезали крышу.

Среди аккуратно уложенных штабелей сухого сена пожилой конюх тискал краснощекую служанку. Прежде чем брезгливо отвести взгляд, Марна успела еще заметить отвращение на лице девушки…

На кухне повар трепал за чуб ученика, пролившего соус. Криков его ей не было слышно, но из глаз мальчишки катились крупные, как горох, слезы.

На несколько мгновений Марна позволила себе помедлить, не спешить прямо к намеченной цели, наслаждаясь этим случайно уловленным дыханием далекой жизни. Она уже успела позабыть, что это значит – жить среди людей, и теперь их суета оглушала и опьяняла, подобно крепкому вину. Дворец бурлил жизнью, от нее невозможно было спастись, невозможно укрыться.

Жизнь была повсюду, суматошная, кипящая, яростная, и на мгновение колдунью охватило желание убраться оттуда, спастись бегством, вернуться в покой и безмолвие одинокого лесного домишки, где пахнет свежей травой и мшистой сыростью, и нет иного движения, кроме трепета ветвей под дуновением ветерка, ряби воды на зеркальной глади озера, да случайно мелькнувшего зверька или птицы. Впрочем, она мгновенно преодолела эту нелепую слабость.

Взгляд, от которого ничто не могло укрыться, проник в самое сердце дворца, в небольшую комнату в башне донжона, где стены были заставлены шкафами с бесчисленными фолиантами, расползшимися от времени томами с обтрепанными страницами, и на миг ей показалось, она ощутила кисловатый запах книжной пыли.

В комнате стояла низкая кушетка, изножье которой было слегка приподнято, чтобы давать отдых натруженным стопам, и два кресла с резными деревянными спинками и подлокотниками в форме свившихся кольцом змей. Однако ни один из тех двоих, что находились в библиотеке, не пожелал присесть и не притронулся к вину, разлитому в высокие серебряные кубки.

Марна с жадностью вперилась в их лица, точно желая впитать в себя черты обоих.

Первым был сам король Вилер.

Колдовское зрение позволило Марне увидеть его истинный облик – а не просто грубую телесную оболочку.

Лицо его было черно. Плечи опустились, точно под тяжестью непосильного бремени, лоб изрезали глубокие морщины. Глаза покраснели и слезились, кожа на лице посерела и обвисла. Аура вокруг его головы была темная, с редкими всполохами багрового, точно небо пред грозой. Казалось, пламенник души его стремительно угасал, лишая владыку тяги к жизни.

Он стоял, тяжело опершись о стену у узкого, высокого окна, светлый, почти прозрачный витраж которого изображал золотого аквилонского змея, удушающего вепря Валузии. Руки бесцельно теребили расшитый золотой тесьмой пояс длинной домашней туники. Взгляд казался пустым и отсутствующим.

Принц Нумедидес, что стоял напротив и рьяно что-то доказывал повелителю, напротив казался редкостно бодрым и преисполненным энергии.

Перемены, произошедшие в нем за последние дни, не могли бы укрыться от внимательного наблюдателя, однако внутреннее зрение позволяло Марне увидеть и кое-что еще: принц обрел властность и силу, которой не было прежде в его ленивом, раскормленном теле. В его темно-желтых глазах мелькал недобрый огонек, который наследник престола старательно прятал за опущенными веками. То был лишь отсвет внутреннего пожара, разгоравшегося все ярче внутри недр темной скользкой души, и источником его была Магия Хаоса, более древняя, чем мир. Но лишь равные Марне могли узреть, как огонь этот яростно пожирает крохотные остатки человеческих чувств в душе принца, наполняя его новой животной силой.

– Проклятие Цернунноса, – пробормотала она сквозь зубы.

Здесь перед ней была мощь, подобной которой ей еще не приходилось встречать, и самая мысль о том, чтобы противостоять сей жуткой стихии, вызывала трепет и отвращение. Марна не боялась за себя – однако это вмешательство, что грозило в последний миг расстроить все ее давние, столь тщательно вынашиваемые планы, настораживало и вызывало недобрые предчувствия в душе.

Искушение отказаться от всего, предоставить событиям развиваться своим чередом, было почти неодолимым, ибо она чувствовала, что в борьбу вступили силы, неподвластные ей, перед которыми вся ее волшба казалась песчинкой перед натиском урагана, – но гордыня не позволяла ей отступить. Ради этих дней, и только ради них, она жила столько лет, у нее не было иной цели в существовании, и если она сдастся теперь, она погибнет, заживо сгорев на огне собственной ненависти и бессилия. Уж лучше погибнуть, пытаясь исполнить задуманное…

И все же ей было страшно. Впервые за много зим.

Колдунья вынуждена была признать, что неспособна уже не только держать происходящее под контролем, но и хотя бы опознать те силы, что боролись за господство в этом мире посредством человеческих марионеток. Сила древняя и черная пыталась пробиться наружу, – магическим восприятием она ощущала ее подобной лаве вулкана, что тщится прорвать каменную корку и выбиться на поверхность раскаленным фонтаном.

Но была и иная мощь, что противостояла первой – не менее древняя, холодная, точно порывы северного ветра, обращавшая в лед все, чего касалась своим дыханием. То были два основных течения, однако в водовороте их ощущались и иные силы, более слабые, однако столь же упорные, каждая из которых, умело приложенная в нужном месте, в нужное время, могла взвихрить весь поток, придав ему совершенно новое направление. И среди них, как ни горько Марне было сознавать это, ее собственная магия была едва ли не одной из самых слабых… Однако она не теряла надежды. Это было последнее, что у нее оставалось.

Надежда – и Скрижаль, украденная Орастом у немедийского чернокнижника.

Марна не испытывала ни малейших угрызений совести, когда думала о том, как безжалостно и цинично использовала этого юного глупца с глазами, похожими на раскаленные угли, полного рвения неофита, бредящего мировым владычеством. Подобно всем им, мнящим, будто созданы для высшего, он решил, что не оценен по достоинству теми, кто окружал его, и был преисполнен жажды мщения, – не сознавая, ослепленный гордыней и самомнением, что мир дает ему ровно столько, сколько причитается по способностям его, и на большее он не вправе рассчитывать.

Марна усмехнулась, представив себя в роли карающей длани Судьбы, миссия которой – поразить дерзкого, замахнувшегося на недоступные его пониманию выси. Это не было ее целью… Ей не было дела до этого юнца, до его чаяний и упований. Однако он подвернулся как раз кстати, – точно посланный богами в ответ на ее мольбы. Так какая разница, станет ли она орудием его падения или возвышения.

Каждому в книге горней записано свое.

Колдунья и не желала знать, что именно предназначалось Орасту; ее волновало лишь то, какую роль он сыграет в ее собственных планах. Возможно, если удача и решимость не изменят ей в последний момент, ее сила окажется тем самым слабым рычагом, который, умело приложенный, сумеет свернуть горы и переломить ход событий в нужную сторону.

Надежды эти можно было бы счесть слишком дерзкими, однако Марна не допускала в сердце отчаяния. Пусть ей противостояла древняя, нечеловеческая мощь, в прямом столкновении с которой она не продержалась бы и нескольких мгновений, – но та сила была слепа, как сама природа, подобная горному селю, что несется вниз, сметая все на своем пути.

За Марной же была мудрость поколений магов, приносящих жертвы Асуре и долгие годы постижения. И отчаяние, перемешанное с ненавистью, которые были не слабее тупой ярости потока.

Стиснув кулаки, ведьма вновь уставилась в огонь.

Слепой, всевидящий взор колдуньи перенесся дальше, в самое сердце запутанного лабиринта, каким был древний тарантийский дворец, в ту часть его, где находились бесчисленные гостевые покои, опустевшие и неприбранные со времени отъезда нобилей, что лишь дважды в год наведываются в столицу из дальних краев, и не имеют собственной резиденции в городе, – туда, где обитаемой оставалась лишь небольшая пристройка в дальнем конце левого крыла, окруженная густой порослью магнолий и цикламенов, цветущих редким кровавым цветом, благодаря которым палаты эти и получили название Алых. Без утайки и стеснения, подобно всем прочим, покои принца Валерия обнажили самое сокровенное нутро свое нескромному колдовскому взгляду.