Время жалящих стрел

– Да, Ваше Величество. Они убили его. Вид короля сделался страшен.

Но кто?! Кто и зачем осмелился совершить подобное злодейство здесь, в Аквилонии, не страшась правосудия ни короля, ни самого пресветлого Митры?

Наступило долгое молчание. Все в зале ждали, затаив дыхание, хотя и понимали, что ответа не последует, ибо кто мог знать… Но, вопреки их безмолвной уверенности, юноша подал голос. И лишь сейчас вся так долго сдерживаемая боль и ярость прорвались наружу.

– Я не знаю, зачем это было сделано, Ваше величество! Но – я знаю, кто! И я готов сказать об этом здесь, перед всеми вами, призывая Митру в свидетели своей правоты.

И, дождавшись, чтобы все взоры обратились на него, громогласно продолжил:

– Люди, что сожгли амилийский замок и убили моего отца, носили цвета Антуйского Дома. Я видел их собственными глазами!

Несколько мгновений в зале стояла напряженная тишина, подобная той, что длится так мучительно-бесконечно между вспышкой молнии и ударом грома. А затем все взоры обратились на Валерия.

На миг его охватило головокружение, когда он ощутил себя центром всеобщего внимания, – возбужденного, недоброго. Все оказалось куда хуже, чем он предполагал. Недоуменная мысль поразила его: что сделал он, чтобы заслужить такую нелюбовь?

Однако почти тут же он понял, насколько нелепо его удивление, ибо в отношении придворных, в сущности, не было ничего личного – лишь обычное человеческое торжество перед чужим падением. Лишь несколько глаз наблюдали за ним с явным сочувствием, и среди них, как ни странно, сам король и Амальрик. И злобное, звериное торжество было в глазах Нумедидеса, точно тот знал о том, что должно случиться, и заранее наслаждался победой.

Однако Валерий не позволил себе задержаться на этой мысли – король ждал ответа. Собравшись, точно на поле боя, перед тем как ринуться в атаку, он втянул в себя воздух и произнес, внешне совершенно спокойно:

– Государь, мне нечего сказать вам, ибо я не понимаю, в чем меня обвиняют. Я ничего не знал о несчастии, постигшем Амилию… – сразу же, заметив торжествующий блеск в глазах Нумедидеса, он осознал, что допустил роковую ошибку, однако менять что-либо было поздно, и продолжил, как мог твердо:

– Любой, кто скажет иначе, – лжец и изменник, и я готов повторить это хоть перед Судом Герольда.

И тяжелым взглядом он вперился в лицо кузену.

Тот, не выдержав, поспешил отвести глаза.

Король покачал головой. Очевидно было, что смысл сделанных обвинений еще не дошел до него. Он в недоумении обернулся к сыну Тиберия.

– Винсент! Твои слова необъяснимы, и я могу лишь предполагать, что горе затмило твой разум. Как мог принц Антуйского Дома, мой племянник и наследник престола, злоумышлять против твоего отца, которого уважал и любил, как и все мы? Ты, должно быть, ошибся. Ты же слышал – принц отрицает, что причастен к преступлению, и я верю ему. Скажи, что ты ошибся, амилиец… – Последние слова короля прозвучали мольбой.

Но юноша был неумолим.

– Вы просите меня отречься от своих слов, Ваше Величество! – воскликнул он с горечью. – Вы не верите мне – так езжайте в Амилию! Возможно, вид пепелища и земли, пропитавшейся кровью, убедит вас в моей правоте. Ибо горе лишь добавило мне зоркости, и я говорю вновь, и если меня не послушают здесь, готов обойти всю Аквилонию, крича об этом на всех площадях: принц Валерий Шамарский – убийца моего отца. И я требую справедливости!

Валерий почувствовал, как стоящие рядом незаметно пытаются отодвинуться от него, и вскоре вокруг принца образовалась пустота.

Он растерянно огляделся по сторонам.

Все это не могло быть правдой… Это лишь кошмар, который сейчас развеется без следа… Но он видел изумленное, посуровевшее лицо короля, полные ненависти глаза Винсента – и понимал, что это не может быть сном.

– Я не повинен в том, в чем меня обвиняют, – пробормотал он неловко, не решаясь возвысить голос. – Это какая-то ошибка! Зачем мне желать зла барону?

Зачем?

В этот вопрос упиралось все.

И он заметил сочувствие и сомнение в глазах придворных, услышал, как кто-то прошептал: «Юнец ошибся. Зачем бы сыну Орантиса Антуйского идти на такое?..»

Валерий воспрял было духом – как вдруг голос подал Нумедидес:

– В самом деле, брат? А не ты ли говорил мне, что если Тиберий не отдаст за тебя свою дочь Релату, ты готов на все?!

Пораженный столь наглой ложью, Валерий мог лишь пробормотать:

– Никогда я не говорил ничего подобного!

На что кузен его лишь презрительно отмахнулся, и принцу сразу ясна стала вся безнадежность его положения.

Это был заговор – чудовищный, продуманный до мелочей.

Ловушка, из которой у него не было ни единого шанса выбраться.

Умоляюще он взглянул на короля, с трудом удерживаясь, чтобы не пасть на колени.

– Ваше Величество! Теперь мой черед воззвать к вашей справедливости! Обвинения возведены на меня облыжно, и я не приму их ни в большом, ни в малом! Мне неведомо, кто мои враги, и кто пытается погубить меня, но я невинен в глазах людей и Пресветлого. Лишь прикажите – и я готов с мечом в руке отстаивать свое доброе имя!

Вилер Третий устало покачал головой. Сейчас у короля был вид человека, совершенно утратившего власть над событиями, не поспевающего за их стремительным ходом. Он чувствовал себя, подобно вознице кареты, чьи лошади понесли, и желал лишь одного – остановки, покоя. Времени на раздумья.

Сумрачным взглядом правитель обвел напряженно ожидающих его решения придворных.

– В королевстве случилось нечто страшное, – произнес он медленно. – Признаться, я надеялся, что на своем веку не увижу более ни крови, ни таких смертей, что Аквилонию мне удалось надежно защитить от подобной участи… Но, видно, и впрямь Пресветлый отвернулся от нас за грехи наши. Что же толку теперь взывать к правосудию?!

Неожиданно для всех, он развернулся и направился к выходу из зала, тяжелой, шаркающей походкой. У него был вид сломленного горем старика, невесть зачем надевшего на голову золотой обруч. Точно почувствовав на себе их взгляды, у самой двери Вилер обернулся.

Несколько секунд он молча смотрел на придворных, точно силясь припомнить, зачем все они собрались здесь и чего ждут с таким напряжением, а затем с трудом проговорил:

– Уходите все. Тиберий мертв – зачем же вы стоите здесь? Подите прочь!

Сын барона был единственным, кто осмелился подать голос, ибо он был слеп и глух ко всему, оглушенный яростью и болью:

– Ваше Величество! Но правосудие…

– …свершится! – в тон ему отозвался Вилер. – Правосудие Митры, которое ждет всех нас!

И, не слыша ничего больше, удалился, согбенный, разом состарившийся, убитый горем.

Удалился оплакивать того, кто был ему ближе, чем брат; и тех двоих, что были ему родней, чем сыновья.

Валерий обвел глазами придворных.

Теперь они намеренно избегали его, точно человека, у которого проявились первые симптомы опасной болезни. Стоило ему случайно встретиться с кем-то глазами, и тот поспешно отворачивался, отходил с дороги, как будто опасаясь даже просто коснуться его. Стоило королю скрыться за дверью, как разнаряженные вельможи гурьбой устремились к выходу на другом конце приемной, словно мутный поток обтекая застывших неподвижно племянников короля и сына барона.

Принц скользнул взглядом по дышащей ненавистью фигуре Винсента, чью ярость он ощущал, подобно волне жара от раскаленного очага, и задержался на Нумедидесе. Тот стоял неподвижно посреди зала, и на жирном вислощеком лице отражалась странная смесь радости и недоумения. В его позолоченных зубах Валерий вдруг увидел свое отражение – маленькое, кривое, жалкое.

Шамарца одолело искушение подойти к Нумедидесу, встряхнуть за грудки и потребовать ответа – зачем ему понадобилось это нелепое представление, что за злобный умысел стоял за его словами, однако он знал, что все равно не услышит правды.

Развернувшись на каблуках, Валерий двинулся к выходу. Подумать только, мелькнула у него шальная мысль, – только сегодня утром он был уверен, что испил чашу горестей до дна, и ничего хуже с ним случиться не может.