Страница 3 из 4
Я, не зажигая свет, сажусь в кресло.
Сижу долго, наблюдая, как невзрачные сумерки тонут, бесследно тонут в ночном мраке. Огромная всепоглощающая луна безлико смотрит в мое окно. Она тянет меня. Я встаю с кресла, бережно, боясь вспугнуть собственную тень, подхожу к окну. Луна обжигает меня своим мертвенным светом и одновременно манит. В груди что-то больно сжимается, рвется наружу и наконец находит выход в протяжном хриплом вое. Я вою на луну? Что, черт возьми со мной происходит?
Я иду к зеркалу. Долго смотрю на свое отражение, на такое с детства знакомое лицо. Я заглядываю себе в глаза. Меня трясет. Это уже не я: полные некогда щеки запали, глаза провалились и блестят двумя маленькими злобными огоньками. Что происходит? Ведь я никогда не был злобным, у меня никогда не было, да и не могло быть таких глаз. не отрываясь от хищного взгляда, я пытаюсь охватить все лицо целиком.
О, боже! Щеки покрываются густой грязно-серой шерстью. Это не я, не я, это - он. Во всем теле происходит какая-то метаморфоза, черный халат ненужным грузом падает на пол. Хочется смеяться, а получается только страшный вой.
Беззвучные шаги, хлопок двери. 'Любимый город может спать спокойно'. Только кто-то ведь может и не проснуться сегодня. И не проснется. Я знаю. Я обещаю.
Я иду...
18.04.2000.
Дух усадьбы.
Первый раз это случилось восемь месяцев назад. Тихим сентябрьским вечером я возвращался с работы. Дорога моя проходила сквозь парк, в дебрях которого притаился ладненький усадебный домик. И этот парк, и эта усадьба принадлежали некогда известным князьям. Теперь же все изменилось. Парк остался парком, но не таился больше в гуще леса, а стал оазисом чистой природы в пыльном шумном городе. Что касается самой усадьбы, то в ней приютилось учреждение, которых в Москве тысячи.
Я неторопливо шел по пустынной аллее, прислушиваясь к накрапывающему дождю. Дождь монотонно барабанил по асфальту, редеющим листьям уставших от летнего зноя деревьев.
Барабанил победоносно, ведь он прогнал с лавочек молодежь с пивом и старушек со сплетнями, лишь пьяный мужик сиротливо скрючился на скамейке и деловито похрапывал. И еще дождь не поборол меня: я привычен к дождю, меня дождем не напугаешь.
Я тихо продолжал топать по дорожке, углубляясь в то непередаваемое настроение, которое создавало все вокруг: сереющая в сумерках аллея, ленивый монотонный дождь, тихая музыка доносившаяся от метро. Особенно музыка. Исполняемая двумя озябшими музыкантами, она птицей уносилась в небо, а потом мягким покрывалом опускалась на парк вместе с дождем. Звуки трубы и аккордеона, густые, насыщенные, грустные и вместе с тем жизнеутверждающие.
Не знаю что, может и музыка, но что-то заставило меня тогда остановиться и посмотреть на тающие в туманной дымке деревья. От неожиданности я замер: там, среди деревьев, в десятке шагов от меня стояла девушка в одеждах девятнадцатого века.
Девушка заметно нервничала: то всматривалась в завесу дождя, то вдруг начинала мерить шагами расстояние от одного дерева до другого. Но поразило меня не это: девушка была полупрозрачной, как дождь, который виден глазу, но особо не скрывает того, что судорожно пытается загородить. Я продолжал смотреть на нее, сквозь нее, а она, видимо что-то решив для себя, безнадежно опустила голову, ссутулилась, повернулась ко мне спиной и растаяла в воздухе.
Однако! В привидения я вроде бы не верю, но вывод напрашивался сам собой причем не двусмысленный. Не успел я прийти в себя, как навалилось новое потрясение: по дороге прямо на меня скакал такой же полупрозрачный гусар. В сотне метров от меня он остановился, выхватил саблю, склонился и рубанул в полумрак. Когда он распрямился и убрал саблю, в руке его была охапка призрачных роз.
Всадник всадил коню в бока шпоры, проскакал сквозь меня, прежде чем я успел отпрыгнуть, и тоже растворился в воздухе.
Прошла слякотная осень, наступила зима. С тех пор я видел их еще несколько раз, но как и в первый день, они растворялись так и не встретив друг друга. Я как сейчас помню тот студеный январский вечер. Я намеренно сидел на парковой скамейке, дожидаясь появления призрачной девушки. Собственно я дожидался ее уже четвертый день подряд и очень надеялся, что не напрасно. А то холодно, знаете ли, январскими вечерами сидеть на белой от снега лавке.
Она все-таки появилась. Появилась из ничего и принялась всматриваться в заснеженную даль. Я не торопился, я ждал. Чего? Да просто интересно было, что произойдет, если они все же встретятся. Поэтому, когда она в который раз безнадежно опустила голову, я вскочил со скамейки и закричал:
- Девушка! Тьфу ты черт... Сударыня, остановитесь! Постойте!
На 'сударыню' она повернула голову.
Вслушалась, всмотрелась в непроглядную темень. На какое-то мгновение она стала почти осязаемой. А может быть мне показалось? Но второму призраку хватило и этого мгновения. Он не заставил себя ждать, выскочил из ночной тьмы, не забыв приостановиться, чтобы срезать неизменные розы, и снова рванул коня вперед.
Он скакал ей навстречу, он видел ее, а она увидела его...
К сожалению, это последнее, что увидел я.
Когда я очнулся, была непроглядная ночь. Вокруг ни души. Я посмотрел на часы, но вместо них увидел свою полупрозрачную руку и серебрящийся в свете фонаря сугроб.
Вот после этого потрясения я приходил в себя значительно дольше. Но пришел. Теперь я живу в этом усадебном домике. Покинуть парк я почему-то не могу: как на стену натыкаюсь. Не ем, не сплю да и не хочется. Призраков больше не вижу, освободил я их что ли? Меня вообще никто не видит, со мной некому поговорить. Лишь один только раз на меня как-то странно посмотрела уборщица и не сказав ни слова брякнулась без сознания.
Мне очень скучно. Единственное, что остается - это писать. Вот и сейчас я вожу карандашом по клочку бумаги и вижу сквозь свою руку закорючки букв. Быть может кто-то найдет эти странички и напечатает их где-нибудь, хоть даже и под своим именем. Если книжка с моими рассказами когда-нибудь выйдет, под любой фамилией, - не поленитесь, принесите мне.
Москва, улица Усачева, дом 1/а.
'Усадьба Трубецких в Хамовниках'.