Жизнь на фукса

- А вы не врете, Вдовенко? - с тихим любопытством спрашивает Тер-Гукасов.

- Как перед вами стою, господин капитан!

- Да,- начинает новый рассказ Вдовенко,- вы вот говорите, что немка меня чересчур раскормила, как кота, потому, мол, я с ней и путаюсь. А дело тут вовсе не в кормежке. Немка моя - пупочка, где ты ее ни копни - белая, как чурочка. А вот недавно пришлось мне производить любовь с известной вам беженкой - так что же, отрекомендовался среди самого угара страсти. Она мне: "Колечка, куда же ты?" А я звяк шпорами и говорю - не могу с тобой, уж очень мы сладострастные. Так ни в чью и сыграли. И возвратился я к своей чистенькой пупочке-немочке. А вы говорите, Вдовенко кот и всякое такое прочее.

- Охальник вы, Вдовенко, и похабник,- гудит отец Николай.

- Вы батюшка, по сану своему судить не можете,- склабится Вдовенко солнцем и рассказывает третий рассказ, как был ординарцем князя Бермонда-Авалова и ездил с ним по Риге в коляске.

- И вот однажды, будучи человеком восточного типа, увидал Бермонд понравившуюся ему блондинку, на полном ходу останавливает коляску и говорит, выпрыгивая: "Мадам, садитесь и считайте себя в полной безопасности - я главнокомандующий западной армии, князь Бермонд-Авалов, и на днях иду в Петроград".

- Ох-ох-ох,- шумно вздыхает, подымаясь, отец Николай и уходит медленно в горы разметать рясой белую пыль. Беженский дом - как развороченное кладбище. И не будь праздника стрелков, я в пешочном путешествии по Гарцу не зашел бы в Вильдеман.

Праздник стрелков

Шютценфест - праздник стрелков - ведется с древних времен. С тех еще пор, когда в лесах Гарца не было ни шахт, ни каменоломен, а скакали по горам охоты князя Штольберга, графа Вернигероде и пестрыми гончими гнали ланей и коз. А псари трубили в рога - на узких горных дорогах собирая стаю.

Впрочем, жители Северного Гарца издавна были - вольными, в графских вассалах не состояли. Сами в одиночку охотились в лесах. И ежегодно каждое местечко выбирало себе "короля стрелков".

С рассвета маленький Вильдеман разукрасился бумажными лентами. У дверей домов повисли пестрые флаги. Пасторша в 6 часов утра чистила пастору сюртук и цилиндр. Хотя этим была занята не одна пасторша. Жены главных лиц городка учителя, рестораторов, членов магистрата, зажиточных граждан - в 6 часов утра занимались тем же, чтобы не задерживать мужей, когда они захотят встать. И чтоб минута в минуту смогли прийти они к самому старому ресторану "Тысячелетняя липа".

За ночь на вильдемановский широкий луг меж горами съехались странствующие акробаты, борцы, торговцы безделицей, клоуны, шутники. За ночь выросла на лугу веселая карусель с белыми, черными лебедями, желтыми зайцами, яблочными конями. А члены стрелкового общества (в Вильдемане 100 домов) расчистили на лугу тир с мертвыми и бегущими мишенями. Около тира стоят они, споря о кандидатах в "короли". Одни уверены, что обстреляет всех ловкий парикмахер Шульц. Другие стоят за каменотеса Янке, руки у него как высеченные из скалы, а глаза как подзорные трубы.

Торжественное шествие началось от ресторана "Тысячелетняя липа". Во главе шел знаменитый плац-майор-танцующий акробат, разъезжающий по городкам Гарца. Шел одетым в средневековый костюм с разноцветными ногами. Одна - желтая, другая - голубая. За ним двигался местный духовой оркестр, раздувая щеки "Старым егерским маршем".

За оркестром общая колонна вильдемановцев с пастором и учителем во главе, членами магистрата посредине и под конец, окруженные мальчишками,- члены стрелкового общества, в первых рядах с Шульцом и Янке.

Перед открытием состязания и праздника гладкий, розовый пастор вошел на кафедру и сказал речь громким, гортанным голосом. Пастор говорил о том, как прекрасно наше отечество, как должны мы храбро защищать его, как защищали четыре года, и как важен стрелковый праздник для Вильдемана и Германии. Собравшиеся закричали троекратно "хох!". И под "Старый егерский марш" праздничное шествие двинулось по лугу. Впереди пританцовывал плац-майор, перевертываясь на ходу полькой.

А на лугу уж кричали пивники: "Пиво, пиво! мюнхенское! светлое!" Завертелась карусель лебедями, конями, зайцами. А в тире началось состязание в крепости рук и верности глаза.

Ночь в горах наступает внезапно. Словно упадает. Когда она пала, на черном лугу карусель и балаганы зажглись огнями. А меж них затанцевали подвыпившие пары.

Но к двенадцати - конец праздника. Огни редеют в темноте. Карусель задергивается тентом. Отцы города уходят с луга, весело покачиваясь от дортмундского и мюнхенского, влитого за здоровье "короля стрелков" Рихарда Шульца.

В "Тысячелетней липе" они вскрикивают последнее "хох!". И тихо идут по домам, поддерживаемые женами.

На лугу в балагане остался огонь. Плац-майор сидит тут уж с одноцветными ногами - в пиджаке. Акробаты подсчитывают выручку. Карусельник укладывается спать. И от всего праздника лишь несколько юных пар, возбужденных весельем, не могут еще вернуться с темных гор, куда ушли по тропинкам.

Спит Вильдеман. Нет огней. Дальний это в беженском лагере, в комнате, где охает на тюфяке отец Николай и Вдовенко, сидя в исподниках, напевает фальцетом все ту же песню:

Вспомнил я отца и мать

И родного брата,

Мое сердце встрепенулось,

Я убил солдата.

Монастыри и замки

Ранним утром мы шли последней прогулкой по Гарцу. Шли молча. Там идти лучше. Путь держали через горы Шуленберг, Аренсберг - на Бад-Гарцбург. И к вечеру хорошо уснули в Бад-Гарцбурге, в отельчике "Дейтшес Хаус".

Прекрасно, читатель, в путешествии встать рано и выглянуть из окна гостиницы в незнакомый город. Из окна "Дейтшес Хаус" я выглянул в гарцбургский сад, шумящий под ветром. По ветвям его играло солнце. Потому что солнце "гуляет по всем городам".

Стуча коваными ботинками, шли мы по незнакомому Гарцбургу, смотря в лица гарцбургских людей. И это хорошо, читатель,- смотреть на людей, которых ты увидал случайно и никогда больше не увидишь. От этого на душе становится легко и весело. Хорошо жить без багажа!

Мы поднялись на гарцбургскую гору Бурцберг. Гора как гора, и нет в ней ничего замечательного, кроме на вершине стоящего памятника Бисмарку с несоответствующей действительности надписью: "Nach Canossa gehen wir nicht"54. Но Маттиас Эрцбергер уж побывал тогда в Версале и посидел в кресле Тьера. На барельеф старика Бисмарка я смотрю с грустью и говорю ему мысленно: "все пройдет, как с белых яблонь дым,- не надо быть столь категоричным, дядя. Сократ был тоже не глуп, но был много хитрее. Он не говорил, например, таких странностей: "Победитель оставляет побежденному только глаза, чтобы плакать".

После столь злободневных мыслей хорошо идти по дороге из Гарцбурга в Ильзенбург, где жила та самая принцесса, о которой прекрасными стихами рассказал Генрих Гейне:

Зовусь я принцессою Ильзой,

Живу в Ильзенштейне своем.

Ильза с горы Ильзенштейн - родная сестра нашей Тамары, которая жила в "глубокой теснине Дарьяла, где роется Терек во мгле". Сейчас Тамары уже нет. Может быть, она превратилась в Терек? Принцесса Ильза существует - она превратилась в шумящий бурливо, как Терек, бегущий по камням поток. Так говорит поэтическое предание народа. Этот поток замкнут в "глубокие теснины". Только тут не Дарьял, а Ильзенштейн. Поток также бурлив, также невелик. И я убеждаюсь, что оба поэтических преданья рождены однородностью сексуальной символики народного творчества. И Ильза и Тамара одинаково завлекали путников, страдая эротической неистовостью. И ведь не превратилась же Ильза в "соляной столб"? А именно обе связаны с потоком, павшим и бурно разлившимся по камням меж крепких скалистых теснин.

На вершине скалы Ильзенштейн, отовсюду видный,- стоит черный крест. Что это за крест? Подымаясь, мы думаем, что у креста есть соответствующая надпись.

Со скалы зарябило в глазах от ослепительной панорамы окрестности. Горы. Реки. Леса. Города. Долины. Весь Гарц - на ладонке. Но я иду к кресту. Он громадный - чугунный. У подножья надпись: "Поставлен князем Христианом Штольбергом в память друзей, павших в войне 1813 года". Это вовсе не значит, что феодал сам тащил крест на скалу. Он только приказал своим кнехтам. Кнехты тащили. Тащить, наверное, было трудно, кнехты потели, падали. Но зато вот уже столетие стоит крест, видный на всю округу. И можно узнать, что у князя Христиана Штольберга были и пали друзья в 1813 году. Молодец князь! Если б меня разорвало снарядом в галицийской кукурузе, ни один бы друг не втащил креста на гору. Нельзя же поставить 5 миллионов крестов. Надо 5 миллионов гор. Где их взять? А тут, смотрите через 100 лет пришел на гору Роман Гуль и узнал, что князь Штольберг любил друзей. Вечная память! Но довольно гробниц. Солнце светит. День в разгаре. И к черту лирику князя Штольберга.