Страница 15 из 89
– С Мариной, что ли? – спросил Тимофей Разя. – Али с Татьяной?
– С Настей да с Пелагеей, с Христиной косой, с Маланьей босой!
– Да им всем статья надлежит веселая: привязать к столбу и бить плетьми нещадно. Бывает, у жинки муж помирает, а она кобеля себе подбирает. Тут вся блудня налицо. Откуда только понабралось их, блудни такой? Пороть! Пороть!
Войско дружно и громко крикнуло:
– Та статья люба нам!
Порошин стал читать статью о пастухах-табунщиках, о жеребцах, за которыми бывал малый присмотр. И эта статья понравилась войску, и тут сразу крикнули, чтоб судить нерадивого табунщика Ананаса Сидоркина, по вине которого в Позадонье, пал лучший жеребец войска Белый Лебедь и кровная кобыла Лихая.
Все статьи закона были приняты едино и голосами, и мнением. И порешено было: завтра же с восходом солнца, чтоб иным неповадно было, чтоб не отлагать дел, поскольку и преступники жили еще в крепости, – судить их по новым статьям со всей строгостью.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Быстроглазый, стремительный Степан Разин кинулся в теплую донскую воду. Перемахнув реку в ту и в другую сторону, выскочил на берег и, словно резвый конь, помчался по крутым скатам к крепости.
Позади остались донские просторы: бесконечные степи, широкие гирла реки, высокий шелестящий камыш.
Тут, в Азове-городе, совсем не так, как в старом казачьем городе Черкасске было. Там знакомые низины, заливные луга, отлогие суглинистые берега Дона и даль, сколько глаза достать могут. Там тоже степи. Да степи совсем другие: повольнее, пошире, поровнее. Привык к черкасским степям и затонам Степан, привык, и кажется ему, что лучше того старого казачьего города Черкасска нет нигде. Там не только степи – и небо просторнее.
Ширь под Черкасском описать невозможно. Благодать – поискать только. А тут, в Азове-городе, непривычно ему. Азов брали – ему то нравилось. Пушки отгремели – одна скука! Бабы своим делом заняты: рубахи да портки в Дону стирают. Строевые казаки – своим. Старики – былое вспоминают. Малые казачьи ватажки на море ходят, громят турецкие галеры. Иные казаки на вылазки идут, выведывать вражьи замыслы. Другие в Крым – в ответ на татарские набеги. А ему никакого дела не дают. Сведет он коня Михаила Ивановича Татаринова на Дон, искупает, прогонит галопом по степи, поставит в конюшню – и целый день слоняется без дела.
Город Азов нельзя сказать, что не полюбился Степану, но стены его каменные, высокие, башни с узкими окнами, бойницами сковывали его, связывали. Неразворотно Степану в Азове-городе. Давно ему хотелось узнать, что делается там, далеко за донской землей, – на Руси. В Москве хотелось побывать, куда частенько ездили знатные казаки да атаманы. Чего только не повидали они! Чего только не говорили о Москве!..
Степан остановился, задумался. Впереди стояли грозные стены крепости, внизу серебрился Дон.
Братаны его, батяня, дед и мамка росли на Дону, кормились. Многие воевали и умирали на этой земле, политой слезами и кровью.
Слава о Доне идет добрая, речь – хорошая. Дело ли ему покидать Дон? Но ведь с Дона же тихого летели ясные соколы во все края света. А в тех краях Степан не бывал еще.
Дедусь Черкашенин частенько приговаривал: «Один раз родила казака мати, один раз и умирати!» Степан и помереть готов был, лишь бы ему побывать в Москве, один бы разок слетать на край света.
Стоит Степан, размышляет, а Дон бежит, бежит. Гордый, величавый Дон, приплескивая волнами, стремится к морю.
Присел Степан на пригорочке, и поплелась в его голове длинная думка-стежечка…
По дороге к крепости шел дед Черкашенин. В старом зипунчике, с палкой в руке.
– Ты почто же, молодой казак, задумался? – спросил он Степана. – Не обругал ли тебя кто? Не отхлестал ли кнутом братан?
– Братанчик поругивает меня по великим праздничкам. А ныне, дедусь, буден день, – уважительно ответил Степан.
– Так чего же ты сидишь тут, кручинишься? Вижу, думу нелегкую думаешь? В твои-то годки и без думок прожить можно.
– Ох, дедусь, невесело мне. Невесело!
– Ну, сказывай! Сказывай без утайки.
– Врать непривычен. Отродясь не врал. Задумал я, дедусь, Азов-город покинуть, в Москве побывать. А там, из Москвы, гляди, и до края света добраться.
– Да не очумел ли ты? В твои ли годки такое дело замышлять?
– Ей-ей, дедусь, хочу в Москву.
– Лихо! Один такую думку держал, аль кто советовал?
– Один! – хмурясь сказал Степан.
– Дойти до Москвы ты дойдешь. Да ведь в дальней дороге и попить, и поесть надобно. А где ты все это брать будешь?
– Добуду! Людей добрых на белом свете много. Краюху хлебца подадут. Водицы испить неужель откажут? А краюхи хлебца хватит мне дён на десять, я не из прожорливых.
– Ловко! А батяне то ведомо? Братану Ивану?
– Скрывать я не стану. Непременно поведаю. А с зарей поднимусь и в путь-дорогу. Откладывать дела моего никак не можно…
– Поди, у тебя пятки босые горят?
Степан глянул на свои босые длинные ступни, ответил без колебаний:
– Горят!
– Ты, видно, в Дону перекупался?
– Все едино уйду. Ты, дедусь, свету повидал немало. Царю Ивану Грозному служил, грамоту из царских рук получил. Ты бы лучше порассказал мне, дедусь, как люди на Руси живут. Глядишь, в пути-дороге мне и пригодится. Окромя тебя, никто так не расскажет.
Дед присел на землю, заговорил:
– Ведомо ли тебе, что перед всяким боем наши неприятели в трубы трубят, в барабаны бьют, в зурны играют и гикают зычным голосом? Соберут своих воинских людей множество тысяч, шевелят войском, яко волна шевелит песок при море. Выйдут они в поле во всех доспехах. Шеломы у них золотые, сбруя новая, блестящая. Горит, что заря красная. Шеломы искрятся звездами. Сабли на солнце сверкают. Гарцуют недруги, похваляются. А мы-то, смертные, глядя на них, поговариваем: «Эка невидаль, рать поганая собралася. Свистит! Блестит! Гроза надвигается. Ложись да помирай!» На что Добрыня Никитич, как то в сказках сказывается, богатырем слыл, и тот, завидя несметную силу татарскую, говаривал: «Не бывать-то нам на святой Руси, не видать-то нам свету белого; побьют-то нас татаровья поганые». А пойдет дело воинское, начнется битва – иное выходит. Шеломы вражьи золотые траву приминают. Доспехи дорогие, глядишь, все поле битвы усеяли. Сбруя огненная – вся рваная. Головы хвалебщиков заносчивых, что шар к шару, впокат по степи лежат…
– К чему ты это клонишь, дедусь?
– А вот к чему. Не похваляйся, сынку, коли ты в такой дальний путь собрался… Поостынь малость, поразмысли потолковее, порасспроси умных людей, которые часто в Русь ходили, узнай, каково простому люду на Руси живется. Тогда, взяв торбочку недырявую, шагай к Москве. Но знай наперед: на Руси великой, где земли и люда черного много, не так-то сладко живется. Непорядков на Руси от трона царского, от двора боярского река льется огненная. Верю, задуманное тобою сбудется. Но время твое само придет.
Тут дед Черкашенин за право почел, не откладывая, поведать молодому, несведущему Степану Разину о жизни на Руси.
– Еще при царе Иоанне Грозном, – сказал Черкашенин, – непорядков накопилось столько, что и поныне они во всем сказываются…
Степан придвинулся к деду.
– Запоминай, Степанушка, покрепче. Пригодится. Язвы в нашем государстве развелись великие! К примеру, во многих церквах звонят и поют не по старинному уставу. Многие иконы пишутся неприлично. Десятники да недельщики судят людей и управу чинят не по правилам: всякие дела волочат подолгу. Дела ябедные сочиняют с ябедниками. Дурные женки и девки, с судьею по заговору, многих чернецов, попов и мирян обвиняют ложно в насилиях, во всяком дурном позоре. Иные взяли за правило прийти в монастырь, постричься, якобы для покоя телесного, а в самом-то деле лишь для того, чтобы там бражничать. Архимандриты и игумены иных служб вместе с братией не справляют, а пробавляются с гостями у себя в кельях. Иные богатые люди своих племянников помещают в монастыри лишь для того, чтобы жить им там на всем готовом – монастырском. К ним в кельи приходят женки и девки, ребята молодые. А что ни на есть голь перекатная, люд бедный, всякая братия беднейшая, которая алчет и жаждет присмотра и успокоения, бродит по миру. Монастырские богатства держатся во власти родичей детей боярских, гостей-купчишек, приятелей да всяких темных друзей. Прямые нищие, калеки, воины и люди увечные шляются повсюду без всякого призору. Монахи и попы пьянствуют, вдовые попы соблазняют замужних женок. Старцы хитрые с иконами ходят по миру и просят подаяния на монастырское житье, а коль соберут его вдосталь, то тут же и пропьют. Помни, Степан: в некоторых церквах на Руси люди стоят в шапках, с палками, говорят срамные слова; попы и дьяконы – волосья им повыдернуть бы бесчинно! – церковные причетники всегда пьяны, без всякого страху стоят и бранятся; иные попы в церквах дерутся между собою, таскают друг дружку за волосы и матершинничают, яко псы на псарне. Эх, сынку, Степанушка, знал бы ты дела все кабальные, пытошные, то не захотелось бы тебе с этих вольных степей уходить…