Страница 66 из 73
В лице Вячеслава заходили скулы.
- Аленушка, держись, дорогая! Если ты будешь категорична, ему останется только уйти. Прибегнуть к насилию он не посмеет, ну, а если бы попытался - ведь ты не в лесу: кричи, рвись, подымай скандал. Им настрого запрещено жить с лишенными свободы. Не бойся поднять шум - начальство в этом случае будет за тебя. И я тебя защитить не могу; пойми и это! Если только в дело вмешаюсь я, нас как влюбленную пару разъединят: штрафной лагерь - и кончено! Все будет зависеть от тебя.
Он говорил, держа в своих ее руки.
- Можешь быть спокоен: я ему не дамся, но я боюсь его мести! прошептала Леля, дрожа.
Барак она нашла в полном смятении: стояли кучками и шептались, конвойные разгоняли по нарам. Несколькими минутами раньше срока был дан сигнал к отбою. Соседки не замедлили сообщить Леле, что только что погибла Феничка: тихая, кроткая бытовичка, которая работала сторожем у одного из складов. Стоя у дверей с железными замками, она плела обычно кружева и всегда казалась невозмутимо спокойной. Но в этот вечер она внезапно побросала спицы и кинулась к забору с колючей проволокой. Предостерегающие крики стрелков ее не остановили - сделала это только пуля. Поступок был настолько странным, что истолковываться мог только как самоубийство...
Магда сказала Леле:
- Да простит ей Бог: она сделала хуже и себе и нам! Две подряд попытки к бегству не пройдут нам даром...
Быть может, конвою нагорело за историю с Феничкой, или решено было попытки одновременно с заключенными подтянуть и стрелков, - так или иначе, ни Алешка, ни Косым не явились в барак вовсе. Леля напрасно просидела всю ночь на нарах с тревожно бьющимся сердцем.
Как только проиграли утреннюю зорю, тотчас стало заметно, что персоналу сделаны соответствующие внушения: интонации стрелков были особенно повелительны и команды категоричны; старшее начальство прогуливалось тут и там, наблюдая за происходящим; заключенные двигались безмолвно, как манекены; пройдя на свое место, Леля с вопросительным взглядом взглянула на врача, и тот одними губами успел шепнуть ей: "Не сегодня!"
Повели опять Алешка и Косым.
Леля старалась держаться подальше от Косыма, но тот улучил минутку и, приблизившись к ней, заговорил, картавя:
- Нэ бойся, дэвушка, Косыма; Косым тэбя полюбил. Будут тобэ и хлэб и дэнги, коли приголубишь Косыма!
Леля с безучастием лицом продолжала вязать дранку, хотя сердце колотилось как бешеное. Очевидно, Подшивалова еще не успела переговорить с Алешкой, и до Косыма еще не докатились слова отказа.
Тот выждал минуту и заговорил снова:
- Жди Косыма сэгодня ночью, джан. Косым придэт вмэстэ с Алэксээм.
Леля быстро выпрямилась и, собравшись с духом, отчеканила:
- Я подыму на ноги весь барак, если вы осмелитесь только это сделать! - Произнося эти слова, она не смотрела ему в лицо: ей страшно было увидеть злобу, с которой засверкают его глаза.
Когда бригада возвращалась в жилую зону, урка, разметавшая по дороге снег, крикнула:
- А без вас был великий шмон!
Что бы это могло значить?.. Леля еще не подошла к столовой, как другая урка, пробегая мимо, сказала:
- Шмон, шмон, великий шмон!
У Магды опять были красные глаза.
- Обыск в бараке устраивали, - шепнула она Леле, усаживаясь на свое место после сигнала к ужину. - Пересматривали наши личные вещи, всю солому перетряхивали. У меня забрали папочкин молитвенник - последнее, что у меня осталось на память о нем. А у вас оставалось что-нибудь в бараке?
- Икона и шерстяной жакетик. - И, говоря это, Леля тут только вспомнила, что в кармане несчастного жакета - первая и единственная записка Вячеслава! Как только закончился ужин, она тотчас побежала на свою койку ни иконы, ни жакета (хотя последний относился к числу дозволенных вещей). Какая злосчастная звезда руководила ею, когда она в это утро отложила жакет в сторону, говоря себе, что морозы уже уменьшились и достаточно тепло в одном ватнике! Она сидела на соломе, поджав ноги и раздумывая, каковы могут быть последствия и возможно ли сбегать к Вячеславу, который должен находиться в страшной тревоге, не будучи извещенным, как прошла ночь. "Бежать к нему опасно... слишком опасно... могут следить..."
Подшивалова прервала ее думы:
- Вот, бери, Ленка. Это твое. Я вовремя подхватила и припрятала. Лицо глупой девочки осветилось улыбкой, рука протягивала образок.
- Спасибо тебе, Женя! Ты часто бываешь очень добра. Ты бы могла быть гораздо лучше, чем ты есть. А впрочем, это одинаково относится к нам всем, и ко мне самой в первую очередь, - ответила тронутая Леля.
- Ну, ты меня с собой и не равняй! Я еще с малолетства пропадшая. Сколько раз мне мамочка моя говаривала: "Не водись ты со шпаной, Женечка! Не доведет тебя до добра твоя шпана. Пропадешь задаром. Я за тебя, говорит, вечор за всенощной Божью Матерь, Женечка, умоляла!" А я только засвищу - да опять на улицу. Вот все и вышло, как моя мамочка запредчувствовала. Каково ей, сердечной, нонече? - Подшивалова всхлипнула.
А записка? Боже мой, где же записка?! Леля напрасно перерывала солому и ползала по полу - поиски успехом не увенчались. Недопустимое легкомыслие - сохранять такой компрометирующий документ!..
За час до отбоя ее вызвали к начальству.
- Ты с кем это шашни заводишь, а? Кто это тебе свидание назначает? Нам беременных баб в лагере не нужно. Говори: с кем путалась?
Леля помолчала, обдумывая ответ.
- Я не могу быть в ответе за то, что еще хороша и мне не дают прохода ни заключенные, ни конвой. Я ни с кем не желаю иметь дела. Спросите соседей по нарам - они вам подтвердят. Из записки еще не следует, что свидание состоялось. Понятия не имею, кто этот "В", и узнать не пробовала.
- Ишь какую гордячку разыгрывает! Коли в самом деле не путалась назови сейчас же имя. Ты воображаешь, дуреха, что мы не сумеем выяснить? Писал, разумеется, кто-то из медицинских. Допросим двух-трех санитарок и установим!. Ну, говори, или сейчас отдам приказ о переводе тебя в сорок первый квартал; тебе, наверно, уже известно, что это такое.
Леля похолодела. Штрафной... там бьют, там морят голодом, там... Они все равно узнают... слишком просто установить... И не своим, чужим каким-то голосом выговорила: