Страница 10 из 73
- Нет, тетя Зина, ни Леля, ни я не согласимся на это - все будет сделано как надо. Только не думай о смерти - ты полежишь и поправишься. Попробуй теперь заснуть.
- Что ты! Какой тут сон! Я все о вас думаю: на кого я вас обеих оставлю, да еще без средств, да еще накануне высылки! Хоть бы вас не разлучили... Боже, Боже!
В три часа у Лели заканчивался укороченный рентгеновский служебный день. К этому времени Ася по желанию Зинаиды Глебовны сварила картошку и накрыла на стол. Слушая, как тетя Зина рассказывает Славчику сказку про Красную Шапочку и Серого Волка, она тревожно наблюдала за часовой стрелкой, чувствуя, что начинает дрожать.
- Леличка что-то запаздывает, - проговорила вдруг Зинаида Глебовна.
Ася нервно передернулась от этих слов.
- Странно, что Стригунчика все еще нет, - сказала Зинаида Глебовна еще через полчаса. - Она никуда не собиралась заходить и знает, что я ее жду.
Ася выбежала в темную прихожую и, спрятавшись между пальто у вешалки, закрыла глаза: "Боже, пожалей нас, спаси! Мы погибаем!" Потом открыла дверь на лестницу и прислушалась - тишина! Боа-констриктор засосал, задушил, не выпустил. Все страшней и страшней! Когда уводили мужа, у Аси еще оставались бабушка, мадам, тетя Зина и Леля, теперь она стояла перед страшной пустотой!
Она всегда любила Иисуса Христа. Когда ей было пять лет, она видела Его однажды во сне: зелено, солнечно, тепло-тепло... Он стоял в поле на холме, а рядом с Ним маленький кудрявый барашек. Этот барашек, наверное, была она сама. За богослужением в храме она всегда замирала, когда произносилось Его имя - в одном только слове "Христос" уже что-то благодатное! Что же значит диктатура, чья бы она ни была, перед Его любовью? И что значат все наши страдания перед тем вечным блаженством, которое распахивается впереди!
- Ася, Ася, - послышался слабый, разбитый голос, - поди сюда, скажи мне: в чем дело? Она не на службе, она у следователя? Не лги мне!
Ася припала к рукам Зинаиды Глебовны.
Бьет четыре, бьет пять, бьет шесть часов... Асе давно надо быть дома: собаки тоскуют и воют, в пять должна прийти покупательница на бабушкин трельяж, в шесть - мальчики передвигать мебель... Пропадай все!
- Посмотри еще раз на лестнице, Ася!
- Я только что выходила - пусто!
- Посмотри еще раз, деточка, пожалуйста! Опять никого!
- Стригунчик в тюрьме! Стригунчик! А я-то ее не перекрестила, не простилась с ней! Ася, ты помнишь картину "Княжна Тараканова"? Ее изведут, ее изнасилуют, ее - мою девочку, моего ребенка! Это свыше моих сил! Этого я не переживу! Конечно - я ее больше не увижу!
У Аси льются слезы, она целует худые руки и умоляет успокоиться; одновременно что-то бормочет Славчику:
- Мишка сел, Мишка пошел гулять... да, милый, да... вот построй Мишке дом: сюда положи кирпичик и сюда... тетя Зиночка, не волнуйся так... может быть, еще вернется!
Но вот уже вечер, Славчик уже спит, а Стригунчика нет. Белая ночь раскинулась над городом со своим загадочным белым светом: окно раскрыто, и со стороны Летнего сада льется запах цветущих лип, но Зинаида Глебовна жалуется на духоту и боль в груди.
Испуганная ее тяжелым, свистящим дыханием, Ася хватается за нитроглицерин.
- Ну - все! - говорит в эту минуту Зинаида Глебовна и откидывается на подушку.
- Что ты, что ты, тетя Зиночка! Нет, нет, не все! Вот лизни пробку сразу лучше станет, - обрывающимся голосом лепечет Ася.
- Стригунчик, Стригунчик, - едва шепчет Зинаида Глебовна.
Ася бросается в сотый раз на лестницу - лестница пуста. Она бежит обратно и, увидев, что Зинаида Глебовна схватилась за грудь и ловит воздух посиневшими губами, бросается стучать к соседке.
- Ревекка Исааковна! Умоляю - выйдите! Я бегу вниз вызывать "скорую".
Ревекка выходит, запахивая на ходу халат, идет к постели. Ася стремглав мчится вниз.
- Кажется, уже не дышит, - говорит ей Ревекка, когда она возвращается.
Ася берет холодную руку Зинаиды Глебовны, смотрит на изменившееся, иное лицо. Где ты, где ты, тетя Зина?
Глава пятая
Предъявив главному врачу больницы повестку о вызове в большой дом и, разумеется, тотчас получив разрешение отлучиться, Леля вернулась в рентгеновский кабинет. Угрюмая и молчаливая, она машинально выслушивала болтовню молоденькой, курносой и быстроглазой санитарки, которая застегивала на ней сестринский халат.
- Больных много? - перебила она санитарку.
- Со стационара - пятка, плечо и череп, да двенадцать - на просвечивание грудной клетки, а из большого дома - двое на просвечивание кишок; опять тот же конвойный привел, ждут за дверьми.
- Какой "тот же", Поля?
- А тот, которому я приглянулась в прошлый раз - помните, смеялись мы? Я уж ему сказала: коли кишок просвечивание - значит, барием кормить, да смотреть по три раза, засидитесь тут. А он смеется: сколько потребуется, столько и просидим, говорит, время-то казенное!
Леля устало вздохнула.
- Начать придется с них. Достаньте барий, Поля, я приготовлю смесь. Опять проглотили что-нибудь?
- Гвоздей, говорит, наглотались, ну и народец! - усмехнулась Поля.
- Это не с радости делают, Поля! Где сопроводительные бланки? Дайте мне, я занесу в журнал. А рентгеноскопию легких придется перенести на завтра - сегодня я работаю только до двенадцати, санкция начальства уже имеется.
Поля протянула ей бланки со штампом большого дома, Леля бросила на них равнодушный взгляд, но внезапно вздрогнула: Дашков Олег? Что такое? Почудилось или в самом деле он? Пятьдесят восьмая! Кто ж другой?
Она оперлась дрожащей рукой на стол.
- Эй, Елена Львовна, никак дурно вам? - окликнула Поля, доставая порошки из аптечного шкафчика.
- Не дурно, нет, - с усилием ответила Леля.
Она побежала к двери. Вот конвой, а вот и заключенные! Все сидели на деревянной скамье у входа в кабинет со стороны лестницы.
Когда она выбежала, один Олег поднялся, остальные остались как были. Он встал, но ни одна черта в его лице не дрогнула - была ли это все та же свойственная ему во всем выдержка или он догадывался, что увидит ее, и приготовился заранее? Глаза их встретились на одну секунду и тотчас, как по команде, разошлись. Но ей выдержки все-таки не хватало: губы ее задрожали так, что она их прикусила, и не могла начать говорить - боялась, что голос сорвется и выдаст ее. Конвойный - рослый, хамоватый парень - заговорил первый: