Колыбельная

V

Гаскойн - поэт невезения. Свой дом в вечности он построил из обломков разбитых иллюзий. Его лучшие стихи - воспевание и прославление своих неудач. Лишь на руинах собственной жизни, свалив с плеч ношу, он испытывает блаженную легкость. Бог вдохновения нисходит - и поэт пляшет, опьяненный внезапной свободой. Таковы "Прощание Зеленого Рыцаря с Фантазией" - краткая история жизни автора, всех ее обольщений и разочарований, и "Прошение о разводе", в котором он просит милостивую госпожу Смерть развести его с его любовницей и женой, то есть с Любовью и Жизнью. Такова же "Колыбельная Гаскойна", в которой поэт убаюкивает сам себя - свои мечты, свои ненасытные глаза, свой мужской пыл, свою утраченную молодость:

Как матери своих детей

Кладут на мягкую кровать

И тихой песенкой своей

Им помогают засыпать,

Я тоже деток уложу

И покачаю, и скажу:

"Усните, баюшки-баю!

Под колыбельную мою".

Я хотел бы провести параллель со стихотворением Уистена Одена с тем же названием "Колыбельная" (апрель 1972). Стоящее самым последним в его "Собрании стихотворений", оно представляет собой четыре больших строфы, кончающиеся рефреном: Sing, Big Baby, sing lullay. В нем так же, как Гаскойн, Оден на закате дня и жизни убаюкивает себя в сон и в смерть:

Сотри с лица заботу;

Твой круг дневной окончен,

Вся эта канитель

Оплаченные счета,

Отвеченные письма

И вынесенный мусор

Окончена. Ты можешь

Раздеться и свернуться,

Как устрица, в постели,

Где ждет тебя уют

И лучший в мире климат:

Спи, старичок, бай-бай!

Речь может идти даже не об одном, а о двух стихотворениях Гаскойна, стоящих за этим "бай-бай", - не только о "Колыбельной", но и о другом замечательном стихотворении - "Охота Гаскойна", в котором поэт глядит на себя, старого младенца, глазами умирающей лани:

Methinks, it says, Old babe, now learn to suck,

то есть она как будто говорит: учись сначала, старый сосунок. "Оld babe" Гаскойна и "Big Babe" Одена - практически одно и то же; по-видимому, Оден сознательно цитирует свои любимые стихи.

Поэты XX века охотно обращались к наследию елизаветинцев, причем каждый выбирал свое. Йейтс стилизовал свои названия под "Сборник Тоттела", Джойса влекло к Томасу Кэмпиону, Бродского - к Донну. Вероятно, существует и связь: Гаскойн - Оден. Не знаю, можно ли говорить о родстве душ, но трудно не заметить сходства их поэтик. Думаю, Оден целиком согласился бы с утверждением Гаскойна, что главное в стихотворении - "изобретение", some good and fine device.

КОЛЫБЕЛЬНАЯ

Как матери своих детей

Кладут на мягкую кровать

И тихой песенкой своей

Им помогают засыпать,

Я тоже деток уложу

И покачаю, и скажу:

"Усните, баюшки-баю!

Под колыбельную мою".

Ты первой, молодость моя,

Свернись в калачик - и усни,

Надежд разбитая ладья

Уж догнила в речной тени;

Взгляни: сутулый и седой,

С растрепанною бородой,

Тебе я говорю: прощай,

Усни спокойно: баю-бай!

Усните, зоркие глаза,

Всегда смотревшие вперед,

Чтоб вас не обожгла слеза

Мелькнувших в памяти невзгод;

Зажмурьтесь крепче - день прошел;

И как бы ни был он тяжел,

Вас ожидает гавань сна,

И темнота, и тишина.

Усни и ты, мой дерзкий дух,

Не знавший над собой узды;

Жар прихотей твоих потух

И сумасбродные мечты;

Клянусь тебе, за эту прыть

Мне дорого пришлось платить;

Угомонись на этот раз,

Усни спокойно, в добрый час!

Ты тоже усмири свой пыл,

Любвеобильный Робин мой,

И трепетом бессильных жил

Прошу, меня не беспокой;

Пусть этим мучится юнец,

А ты истратился вконец;

Утихомирься, шалопай,

Улягся и усни. Бай-бай!

Усните же, мои глаза,

Мечты и молодость, - пора;

Оттягивать уже нельзя:

Под одеяла, детвора!

Пусть ходит Бука, страшный сон,

Укройтесь, и не тронет он;

Усните, баюшки-баю!

Под колыбельную мою.

Приятная повесть о ФердинандО

Джероними и Леоноре де Валаско,

выбранная и переведенная из итальянских

дорожных сказок Бартелло

Фрагменты

В приятной стране Ломбардии неподалеку от города Флоренции жил некогда владетель многих земель и синьорий, именовавшийся по названию одного из своих замков синьором де Валаско; у него был сын и две дочери; сына его и наследника Валаско, и он был женат на прекрасной и благородной женщине из рода Беллависта по имени Леонора; старшую дочь синьора Валаско звали Франчишина, и это была молодая особа больших талантов, умная и бойкая. Итак, синьор де Валаско, женив своего сына и понемногу старея, возымел сильное желание увидеть своих дочерей замужем прежде своей смерти, в особенности старшую, чья зрелая красота часто напоминала ему о том, что это кусочек его собственной плоти и крови; и потому он нашел способ пригласить в свой дом Фердинандо Джероними, дворянина из Венеции, который, будучи более склонным к охоте, соколиной ловле и тому подобным занятиям, чем к учебе, оставил свой дом в Венеции и приехал в Ломбардию вкусить прелестей деревенской жизни. Зная, что сей молодой человек происходит из весьма почтенной семьи и, следственно, не только богат, но и украшен другими отличными свойствами, он возымел желание (как уже сказано) заполучить его к себе в гости (под предлогом охоты и соколиной ловли) с тем, чтобы познакомить его со своей прекрасной дочерью Франчишиной, которая родовитостью и другими достоинствами, равно как и свежей прелестью, должна была прийтись ему по душе и по разуму. Но вышло совсем наоборот, ибо сей Фердинандо Джероними, узрев леди Леонору, которая воистину отличалась необычайной красотой и учтивыми манерами, влюбился в нее и, забыв все любезности, которые выказал ему сеньор де Валаско, принимая и развлекая его вместе со слугами и лошадьми в течение четырех месяцев (случай в наши дни редкостный, особенно в той стране), стал искать всевозможных путей, как бы сделать наследника Валаско "бекко" (то есть рогоносцем). И вот для того чтобы все узнали, каких плодов можно ждать от таких деревьев и к каким следствиям ведут подобные намерения, я изложу ныне по-английски эту историю так, как Бартелло написал ее по-итальянски. И так как я полагаю, что Леонора есть то же самое имя, что английское Элинор, а Франчишина, в сущности, та же Фрэнсис, я для понятности буду именовать их так, как если бы они были наши соотечественницы.