Конкур со шпагой

Вернувшись, я узнал печальную весть: мой друг скончался незадолго до моего возвращения. Я навестил вдову (достойнейшую женщину, делившую с ним все тяготы актерской судьбы) и осиротевшего сына, выразил, сколь мог искренне, свои соболезнования и сочувствие, но, естественно, о шпаге в такое трагическое для них время не обмолвился и вернулся к этому вопросу через несколько месяцев, по прошествии, на мой взгляд, достаточного времени, могущего хоть отчасти смягчить горечь утраты в их сердцах.

Вдова моего друга, прекрасно понимая меня и отклоняя мои извинения, попросила сына достать с антресолей футляр со шпагой.

Павлик это сделал и вручил мне футляр. Я открыл его - нет, нет, не для того, чтобы убедиться, что шпага цела и невредима - я не мог оскорбить такой проверкой достойных друзей своих, а только, чтобы и им еще раз доставить высокое наслаждение созерцанием этого прекрасного предмета...

- Все ясно, - сказал Яков. - Футляр был пуст?

- Совершенно пуст! - прижал руки к груди профессор.

Я, записывая, поглядывал на него. Он, конечно, был искренне огорчен, взволнован, но в то же время чувствовалось, что где-то глубоко бьется в нем жилка какого-то беспокойства или сомнения. И еще: мне показалась очень красивой и гладкой его речь, будто он сначала написал ее, а потом выучил наизусть.

- Представьте теперь, товарищи, весь ужас сложившейся ситуации, невольную нелепость и двусмысленность моего положения. Что я скажу любезным работникам музея, которым дал свое твердое согласие? Хорошо еще, что они до сих пор не напоминали мне о нем. В какое нелепое положение поставил я безутешную вдову Ираиду Павловну! Ведь вы придете к ней с обыском! И это я, я, - он сильно ударил себя в грудь, - приведу вас в дом моего безвременно и безвозвратно усопшего друга, который любил меня всем сердцем. Это ужасно, поймите меня! Ведь вы будете... как это говорится, возбуждать уголовное дело?

- Ну зачем же так сразу? - добродушно успокоил его Яков. - Пока я не вижу для этого достаточных оснований.

- Вы не совсем последовательны, - заметил я. - Просите, чтобы мы разыскали шпагу, и в то же время не решаетесь сделать официальное заявление.

Профессор низко опустил голову. Если вначале его поведение казалось мне странным, то теперь оно настораживало.

- Ну хорошо. - Яков подошел к окну, присел на подоконник. - Я правильно вас понял - эта самая пропавшая шпага представляет собой не только бесценную историческую реликвию, но имеет и вполне определенную, причем довольно высокую, материальную цену? Хотя бы примерно, сколько она может стоить? Ведь вы говорили со специалистами?

- Не знаю даже примерно. Этот вопрос мы не обсуждали. Речь с самого начала шла практически о том, что я передаю шпагу безвозмездно, в дар. Я уже говорил, что мне неоднократно предлагали за нее частные коллекционеры весьма значительные суммы. Например, некий настойчивый и темпераментный горец так прямо и сказал, что уходит со шпагой и оставляет у подъезда свою черную "Волгу". Я, естественно, отказался. Тогда он положил на стол перстень, портсигар и отколол от галстука крошечный золотой, с каким-то камнем кинжал. "Это сверх машины", - пояснил он. Как я его понял - у него уже есть все, кроме фамильной шпаги, и он оставил для нее почетное место на ковре в парадном зале своей "сакли". Так что, судите сами, сколько она может стоить...

- Да, - Яков поскреб затылок. - Представляю, что может наделать эта шпага, вырвавшись, так сказать, на свободу. Ну что же, вещь принадлежит вам. Ваше право требовать, чтобы были приняты меры к ее отысканию и возвращению законному владельцу или возмещению ее стоимости.

Официальные слова Якова произвели впечатление. Похоже, что профессор внутренне перешагнул через что-то и, опасаясь последствий своего шага, все-таки робко его сделал.

- Вы правы, конечно. Только мне хотелось бы, чтобы все необходимое по закону делалось возможно деликатнее.

- Вы обижаете нас, профессор. Разве мы похожи на бестактных и нечутких людей?

Профессор выдавил улыбку, поднялся.

- Подождите. Мы сделаем так. Вы сейчас поезжайте в дом вашего друга, поговорите с Ираидой Павловной и предупредите ее о нашем предстоящем визите.

Какая-то тень вновь мелькнула на лице профессора. Мне даже отчего-то жаль его немного стало. Он поднялся, поклонился и пошел к двери.

- Скажите, - вдруг бухнул Яков ему вслед, - на какие средства живет сейчас вдова вашего друга? Она достаточно обеспечена? Сын ей помогает?

Профессор подпрыгнул, будто его укололи.

- Что вы! Что вы! - в ужасе замахал он руками. - Как вам могло такое прийти в голову?! Ираида Павловна весьма достойная женщина. Она, конечно, несколько экстравагантна для своих лет, имеет позволительные для женщины слабости, но человек, безусловно, честный! Что вы!

- А сын?

- Павлик? Милейший молодой человек. Легкомыслен, инфантилен. Я бы сказал - балбес, но балбес очаровательнейший, хотя и совершенно беспринципный, легко поддающийся любому влиянию, избалованный. Вы увидите, познакомившись с ним.

- Ну хорошо, до встречи.

- Пошли к начальству, Сергей, - сказал Яков, когда профессор вышел. Знал бы ты, как мне не хочется браться за это дело. Прошло почти полгода, как он отдал шпагу Всеволожским, а то, что она пропала, стало известно только сейчас. Тут не то что от следов, от самой шпаги, может, уже ничего не осталось.

Егор Михайлович, когда мы вошли в его кабинет, энергичным, отработанным кивком стряхнул с носа очки в приоткрытый ящик стола и сделал вид, будто ищет в нем что-то важное. Этот маневр был известен всему райотделу - с непонятным упорством наш начальник пытался скрыть, что вынужден пользоваться очками. Мы, конечно же, достойно соблюдали правила игры.

Яков плюхнулся за приставной столик и, расставляя локти, опрокинул сапожок-карандашницу, извинился и, одобрительно пыхтя, с интересом наблюдал, как я собирал разбежавшиеся по полу карандаши.

- Вон еще один, под ковер залез, - сказал он, когда я поставил наполненный сапожок на место.

Егор Михайлович терпеливо ждал. С Яшкой он уже примирился, как мирится глава семьи с тем самым уродом, без которого и семьи-то не бывает.

- Так что, могу слушать или еще чего сбросите?

- Нет, все, Егор Михайлович, - сказал серьезно Яков и доложил о заявлении профессора Пахомова.

- Пахомов... - поморщился наш наставник. - Пахомов... Старею, друзья мои, - сообщил он доверительно и снял трубку. - Люся, соедини-ка меня с этим, как его, ну, с земляком твоим... Колесников? Привет тебе горячий. Рад? То-то. Как говорят Брокгауз, Ефрон и другие авторитетные источники, не было бы счастья - не видать и несчастья. Точно. В отставку? Жду не дождусь. Как чего мешает? - укоризненно посмотрел на нас. - Смена не дает. Нет смены надежной - одни пацаны кругом, как опята возле старого пня. Так и живем. Слушай, у тебя какое-то дело было с профессором... Да. Квартирная кража. - Молча послушал. - И все? Интересно... Ты какие меры принял? Безрезультатные небось? Ладно, об этом потом. Ты материалы мне подослал бы, а? Спасибо, учту. Звони. Вот что, друзья мои, - это уже нам. - У вашего - теперь у вашего - профессора в апреле была квартирная кража...

- Это когда он в отъезде находился? - уточнил Яков.

- Именно. Но, собственно, кража фактически не состоялась: взломали замки, наследили, перерыли все, что-то разбили и...

- И ничего не взяли? - опять нахально перебил его Яков.

- А вот и взяли! - рассердился Егор Михайлович. - Коньяк взяли, виски взяли. И блок каких-то заграничных сигарет.

- Ясно, - сказал Яков.

- Счастливый человек! Видал, Оболенский? Ему все и всегда ясно! Только не бери с него пример, не советую. Что у вас сейчас?

- Кража детской площадки, - ответил Яков. - Заключение пишу.

- Автомобилисты?

- Они. Да там все сразу ясно было...

- Вот видишь, Оболенский, он опять!

- Ну, правда же, Егор Михайлович, - взмолился Яков. - Они малые формы вывезли - я и грузовик этот нашел - и сразу заасфальтировали площадку, разметили и машины свои поставили. Как будто так всегда было.