Писатель

Его все больше мучили сомнения в своем таланте, хотя это, казалось бы, и не должно было иметь для него особого значения. Все равно ведь вся его писанина умрет вместе с ним. Тут было странное, мучительное своей нелепостью противоречие. После отъезда гостьи Писатель впадал в еще большую хандру и вскоре запивал. Так при алкоголизме бывает всегда, причина и следствие тут взаимодействуют.

Вино усиливает меланхолию, меланхолия вызывает новые приступы пьянства. Порочный круг замыкается сам по себе и как тяжелое колесо катится с горы, увлекая с собой и человека. Гене все чаще пил мертвую, хотя и знал, что для него это кратчайший путь в могилу. Ну, а кто по нем заплачет? Эта, которая любит его вопреки здравому смыслу и своим жизненным интересам? Да, наверно. Но он в ее жизни не более, чем балласт. И чем скорее этот балласт свалится с ее плеч, тем лучше. Колесо катилось вниз, все убыстряясь.

Однажды коллектор экспедиции, вернувшись из очередного похода в тундру, не доставил собранных образцов пород, хотя они были там срочно нужны. Значит, заболел или запил. К Гене послали человека. Тот долго стучался в запертую изнутри дверь его избушки, а потом стал на завалинку и поверх газеты, заменявшей на оконце занавеску, заглянул внутрь. Хозяин коллекторской лежал на полу, подвернув под себя голову и прижав к сердцу обе руки. Вскрытие показало, что он умер от инфаркта в состоянии тяжелого опьянения.

В избушке поселились другие. Кроме нехитрого скарба покойного они унаследовали от него еще ворох каких-то бумаг, небрежно сброшенных в посылочный ящик. Бумаги были исписаны неразборчивым, неряшливым почерком, измараны и исчерканы во всех направлениях. Никуда, кроме как на растопку, они не годились. Правда, кое-кто из знавших о писательстве покойного коллектора из любопытства взял себе часть этих бумаг. По ним сделали вывод, что Гене и впрямь был писателем. И даже развеселым, судя по откровенности, с которой он воспроизводил в своих коротеньких рассказах язык лагеря. Рассказики посмаковали, а потом потеряли их. Когда, прослышав о смерти Гене, в поселок приехала его любовница, от рукописей Писателя не осталось уже почти ничего.

Она долго стояла над могилой покойного друга на крохотном кладбище за околицей. Бугорок бурого торфа над этой могилой был самым свежим из насыпанных здесь, но и он начал уже заметно оседать. Болотистая почва тундры делала свое дело. Облетели и бумажные цветы с казенного венка, возложенного на могилу труженика экспедиции ее разведкомом. Его проволочный каркас успел уже густо заржаветь и был почти того же цвета, что и тундра вокруг. Начинались холодные дожди, короткое и грустное здешнее лето кончилось. Одинокой плачущей женщине казалось, что хмурые и низкие дали осеннего Заполярья тоже набухают слезами. Последний взгляд на убогую могилу она бросила уже из окна вездехода.

Плакала эта женщина и спустя много лет после смерти Гене, когда показывала кое-кому из своих друзей его уцелевшие миниатюры. Она и сейчас не сомневалась, что покойный был не просто писателем, а Писателем Божьей милостью, с большой буквы. Одним из великого числа талантов, загубленных на Руси Неправдой и Произволом. Имена их "Ты же, Господи, веси".

К женским оценкам человеческих достоинств, особенно достоинств мужчин, которых они любили, следует подходить с большой осторожностью. Обычно тут преобладает эмоциональное начало. Но бывшая подруга Гене не была голословной. Ее высокое мнение о писательском таланте своего друга подтверждается сохранившимися у нее его маленькими произведениями, правда, весьма немногими. Она не могла себе простить, что не была достаточно настойчива, выпрашивая для себя литературные подарки. Покойный всякий раз умел ее убедить, что понравившиеся ей вещицы далеко еще не совершенны и требуют доработки. Она тогда не знала еще одного из главных свойств каждого настоящего писателя, впоследствии сформулированного Ремарком. Писатель никогда не заканчивает работы над своей книгой. Приходит время, и он ее оставляет.

Два из оставленных Гене рассказиков я привожу в этом очерке. Первый из них называется "Свидание". Это картина встречи через колючую проволоку лагерной ограды двух любящих людей. Он - мелкий уголовник, только что получивший очередной срок. Она - его жена, такая же несчастная, нищая и жалкая. Это подонки общества, его фактические парии. Мало кто думает о таких, что и они люди и что ничто человеческое им не чуждо. Чтобы разглядеть это человеческое сквозь наслоения уродливого, грязного и смешного, требуется острое зрение и пристальный взгляд доброго таланта. У Гене был такой талант. С его помощью писатель отображает скрытую от большинства окружающих внутреннюю сущность своих героев, показывая как бы через увеличительное стекло. При этом он до предела сужает поле зрения непосредственно видимого, чтобы оставить тем больший простор для вызванных им мыслей и чувств. Гене не боится натуралистичности в своих описаниях и не приглаживает непристойного жаргона своих персонажей, если это нужно для правдивой передачи обстановки и подлинности изображения характеров и типов.

"Чадин нескладный и костистый как худой медведь. У него лиловые губы и отталкивающе безобразное лицо со следами кожной болезни. Он не говорит, а как будто рычит, пользуясь почти одними только грубыми и непристойными словами. Других слов, впрочем, он почти не знает.

Однако мало кому известно, что и свой грубый, хриплый голос, и постоянно свирепое выражение лица и глаз Чадин выдумал. И что он носит их, как носят отпугивающую окраску некоторые безоружные животные.

Нищенская неудача ходила за ним по пятам с первого дня его рождения. Даже, пожалуй, еще раньше, так как Чадин начал с весьма неудачного выбора для себя родителей. Его отец вряд ли был известен даже его матери, а сама она умерла в тифозном бараке еще во времена гражданской войны, успев только обучить сына мелким кражам и сквернословию. С этим багажом он и начал свою самостоятельную жизнь на вокзалах, в люках городской канализации и в приютах для беспризорных, из которых, впрочем, Чадин постоянно убегал. Затем детдомы сменились тюрьмами, убежать из которых было уже труднее. Да и попадался Чадин, пожалуй, чаще, чем воровал.