Азов

– Ты не слезой меня благословляй. Прощай!

– Постой!.. Целуй при всех!

Конь вороной и конь каурый нетерпеливо били копытами.

– Ну что ж, – сказал Татаринов, снимая шлем, – прощай, моя голубка. Добуду Азов – Дон и тебя прославлю. Прощайте, курганы седые! Прощайте, птицы легкие! Прощайте, степи буйные! Прощайте, травы! Прощай, моя Варварушка! – Татаринов обнял Варвару и жарко при всех расцеловал.

Варвара дала ему кисет, расшитый мелким бисером, заплакала. Стоит в папахе серой и глаз не сводит с Мишки. Потом взяла уздечку и поцеловала. Стремя взяла – поцеловала.

– Не сгинь, мой сокол быстрый! – произнесла Варвара тихо. – Не пропади, моя головушка. Ах, Миша! Бывало, проедешь ты на коне, в голубом кафтане, сафьянцы красные, – хорош казак, скажу. Проедешь на другом коне – буланом, сафьянцы белые, кафтан с отливкой синей, – и опять скажу: хорош казак! Проедешь на гнедом коне, шапка серая, кафтан, как свет луны, горит, а ты в плечах широкий, сильный, – опять скажу: отважный ты казак! И нет тебе подобных…

Все не шутя сказали:

– Ну, поцелуй же бабу пожарче, да ехать надобно. Зурна уже затихла, и барабаны за курганом смолкли.

Татаринов поцеловал еще раз Варвару и сказал:

– Езжай в Черкасск. Когда понадобишься мне – позову…

Подъехала арба. В ней сидели Ульяна Гнатьевна, Якунька. Старой прощался тихо, поодаль от всех.

– Прощайте все! – сказали атаманы.

Арба поехала в Черкасск. Варварин конь поплелся за арбой тихим шагом.

Многие бабы прощались тогда с казаками и шли по всем дорогам к городу Черкасску. Они шли молча и вытирали слезы. По тем же дорогам в татарских арбах везли войску сушеное мясо, рыбу соленую в бочках и сухари в мешках. Сушеную рыбу и мясо казаки грузили на струги. У каждого казака пороху было засыпано в пороховницу под горлышко, свинцу в дробницах накатано доверху.

Четыре фальконета казаки повезли к главному подкопу ночью.

Курган под Монастырским опустел.

Татаринов поехал с Порошиным к пристани, чтоб оттуда плыть по Дону. Коня атаманского погрузили в струг.

Татаринов сказал:

– А главное в нашем деле, казаки и атаманы, – нечаянное нападенье! Обложим устье Дона, дороги все перекроем к крепости, степи пожжем. Но ведомо должно быть: янычары – храбрейшая турецкая пехота. Их топчии[57] и крепостные орудия причинят нам урон немалый…

– А надежное ли дело будет у нас с подкопом Арадова? – спросил сидевший рядом дед Черкашенин.

– Надежное, – задумчиво ответил Татаринов. – Войско уже ушло. Мы ж, братцы, поплывем. Весла – на воду!

И струги тронулись вниз по течению реки. Старик Черкашенин тихо пел:

Вода тихо всплескивалась в Дону, голубела и легко несла вдаль переполненные походными людьми струги. Просторы необозримо раздвигались по обе стороны реки, и небесная синь поднималась над ними. Широк и прекрасен мир в этих диких степных краях!.. Птица ли закружится в вышине, похлопывая крыльями, зверь ли пробежит по узкой змеистой тропинке, казак ли поскачет на коне, поднимая дорожную пыль, или дорожный цветок приподнимет нежную головку – все это так близко сердцу, так дорого.

Но что произойдет там, под высокими стенами азовской крепости? Что ожидает там лихих, отважных казаков? Одно понятно: многим из тех, что плывут сейчас по Дону, суждено пасть смертью храбрых в жестоких боях.

Михаил Татаринов сидит на переднем струге и думает крепкую думу. Она тянется и тянется, как длинная ниточка, сплетается в узоры, но не рвется. А кому же и думать, как не ему, походному атаману Татаринову? За плечами Русь великая, перед ним – тихий Дон, с ним – войско славное, а в городках остались сиротки малые, бабы, поискалеченные в битвах казаки да старики.

Татаринов знал, что попасть в немилость царя, князей да бояр – беда для войска. А быть во вражде с турецким султаном за его же постоянные неправды перед землей русской – другая беда! И выходит так: над головой молот тяжелый висит, под головой лежит наковальня!..

На другом струге, склонив низко над водой голову, пел песню белобородый старик:

Он пел эту песню как бы для самого себя и прислушивался к тому, как за бортами струга плескалась и переливалась мелкими волнами синеватая вода. Так с каждым почти бывает: в походах за землю и волю душа сама поет. Поет душа старого и молодого. И слова в такие минуты сами приходят. Сами вяжутся и просятся, чтоб их непременно пели.

Атаман Татаринов доволен тем, что в стругах пели песни. И сам, улыбнувшись, запел:

А на третьем струге, новеньком, смолой пахнущем, бравый и бывалый широкоплечий казачина с пушистой бородой наставлял тех, кто шел в поход по первому разу. Посмотрит он вокруг огнистыми глазами, поднимет руку, подкинет словцо-другое, прислушается – зажигают ли сердце его слова аль нет?! Дальше словцо подкинет:

– А бывало у нас, братцы, так! Зашумели-зашумели кусты-кусточки, кусты частые. Загудели-загудели леса высокие, лесочки! А мы вот сидим в лесу, вот так, как сейчас сидим. И нагрянь сила вражья. И обложи она лесок со всех сторон. И обловили нас да почти всех перерезали. А я почти что один уцелел, но нога у меня была прострелена. И крикнул я своим: «Вы не киньте меня! Не оставьте меня в такой беде на чужой стороне!..» И не покинули меня в беде товарищи, с собой унесли… И вам ту же заповедь даю: ни единого не оставьте врагу, братцы! Не выдавайте другов своих во чужой земле! Не кидайте в землю сырую, вражью, своего товарища! А везите каждого убитого аль тяжко раненного на тихий Дон! Да положите каждого убитого между трех дорог на курганчике, а в изголовьице поставьте камушек с малой грамоткой: лежит, дескать, тут донской казак, он не вор, не разбойничек, но земли русской защитничек.

Крепкий на горячее слово казак зажигал души молодых донцов перед великим боем. Его слушали, затаив дыхание. Весла с этого струга опускались на воду тихо-тихо и так же тихо поднимались. Струги один за другим плыли от Монастырского урочища все дальше и дальше.

Но вот дозорный казак заметил что-то далеко позади струга. Приподнялся, вгляделся, торопливо сказал:

– Братцы! Да никак погоня за нами учинилася?! Глядите!

По Дону плыли четыре легких черных струга. Весла на них быстро взлетали и опускались.

Атаман Татаринов прервал свои думы, привстал настороженно и, глядя на просторы Дона, подумал: «Откуда же те струги взялись?» А вслух сказал:

– Жарко гребут – торопятся!

Но чтобы предупредить всякую неожиданность и избежать беды перед началом большого дела, велел передать по стругам:

– Всем плыть вниз по Дону, да не задерживаться! А шестерым стругам, – он указал рукой которым, – повернуть да плыть вон тем навстречу… Справа по берегу – два. Слева по берегу – два. Двумя стругами – плыть влобовую.

И поплыли. На всякий случай приготовили ружья. Поближе подтянули сабли: «Могли ж и татары воровской хитростью пересесть на струги да ударить с тыла».

Но вскоре все выяснилось. То не татары были – то Стенька Разин, Тимошкин сын, плыл с Черкасска-городка. Подплыл он к атаманскому стругу и смело сказал Татаринову:

57

Топчии – пушкарь.