Азов

Возвращаясь из Царьграда от Байрам-паши, толмач Елчин видел, как всё еще тысячами гнали в Крым русский полон и на двадцати телегах везли из Польши обещанную казну Джан-бек Гирею и Мубарек Гирею. На пятнадцати телегах – сукна, на четырех телегах – четыре сундука, на одной телеге – бочка ефимков[50]. Говорили, в ней было шестнадцать тысяч ефимков.

Царская казна совсем опустела. Не присылали каза­кам ни жалованья, ни хлеба, ни даже похвал и царской ласки, – лишь одни угрозы смертной казнью и отлучением от церкви.

Возле часовенки в Черкасске стоял царский возок – свидетель многих бед казачьих.

В Черкасске справляли свадьбу в воскресный день. Венчался атаман Старой с Ульяной. Порошил снег. Мороз крепчал. Заковала стужа Дон-реку. Крупчатая пороша, подхваченная резким ветром с Маныча, волной катилась по Черкасску и мчалась в степи, за Дон… На свадьбу Старого прибыли казаки со всех верхних и нижних юртов. Ехала невеста в повозке вслед за женихом, сидевшим верхом на вороном коне. Были сваты и свахи, «большие» и «малые». Пили на свадьбе три дня и три ночи. Палили из ружей. За каретой Ульяны и за конем Старого шло войско конное, а позади – пешее. Посаженым отцом был старейший атаман дед Черкашенин, а посаженой матерью – жена Фролова. На лице Ульяны сияла радость. Вместо шубки синей на ней была белая шелковая расшитая черкесская фата. Дружками были: со стороны жениха – войска Донского атаманы Иван Каторжный и Михаиле Татаринов, а со стороны невесты – станичный атаман Наум Васильев, казаки Осип Петров и Левка Карпов. Главной свахой была Варвара Чершенская…

Через год у атамана Алексея Старого и Ульяны родился казачонок Якунька. Черноволосый мальчонка рос бойким, смышленым – в отца: то на коня горячего полезет, то в струг садится, то за весло скользкое хватается.

Азовцы все больше и больше наглели. Турецкий султан помирился с поляками. Казыевские татары, придя с кочевий на Еереке, пограбили и побили много людей. Султанский племянник Мурат и брат его Кельманет-мурза от клятвы царю отказались и низовые казачьи городки разоряли и грабили. Захватив в плен казаков, в насмешку обривали им усы и бороды.

Казаки отбивались от этих непрестанных нападений. А царские грамоты приходили на Дон одна другой грознее.

«Не задиратца вам с азовцами, – писал царь. – В который раз мы запрещаем вам ходить на Черное море, под Азов и на крымские улусы. Не мешайте Ибрагиму-паше делати свое дело. (А прислан он был султаном Амуратом для нового укрепления Азова.) Про вас писал нам Ибрагим-паша, что вы на Черное море без позволенья ходили и суда их снова погромили и султанских людей снова побили. За каким же делом вы с Азовом размирились?.. Да не складывайтесь вы вместе с запорожскими черкасами. Польский король учинился ныне с султаном Амуратом в мире и к черкасам прислал свое повеление, чтоб они на Черное море вперед не ходили и дурна никакова не чинили; суда у запорожцев король велел в корень пожечь. И они, поляки, ныне с азовцами в мире. И вам повелеваем мы с азовцами жить в мире».

…Сидел атаман Старой на завалинке в простом домашнем бешмете и пытливо глядел на широкие донские протоки, на реку, только что освободившуюся от льда. Птицы реяли над половодьем и щебетали весело. Старики погнали в степи исхудавших за зиму коней, отары овец. Бабы с утра бегали с ведрами на Дон, а казаки поплыли с Черкасска ближе к Азову-крепости наловить рыбки.

Якунька скакал верхом на хворостине у землянки, а Ульяна хлопотала возле печки.

Атаман Старой сидел и думал о том, что было, и о том, что будет дальше. «Противиться ли государю безвольному, пляшущему под боярскую дудку? Выйти ли казакам из воли его и власти или сносить обиды покорно и подставлять свои головы под саблю татарина и турка? А уйти казакам с Дона никак нельзя – то будет врагам земли русской на радость великую. Что ж делать?»

Вдруг вдали, за городом, послышались гуденье и конский топот. Привстал, прислушался… Звенела старая песня запорожцев, приближаясь к Дону:

Топот коней усиливался, близился к Черкасску. Песня запорожцев слышна была отчетливее и громче. От конского топота и песен тех вздрогнуло сердце старого атамана. Давно уже не слышал таких песен Старой. Душа его, казалось ему, очерствела и сердце устало… Но вот он услышал старую боевую песню. И глаза его зажглись. Он выпрямился и поднял отяжелевшую голову… Силища прет по дороге. Откуда это? Кони идут по четыре в ряд. Шел конный отряд в четыре тысячи, не меньше. Откуда? С ними было и несколько донских казаков из сторожевой заставы за Доном.

Впереди войска ехал походный атаман запорожских казаков на вороном коне, в белой свитке, небрежно накинутой на левое плечо. Шапка на атамане серая, лохматая, с длинным стоячим пером, по-польски. Два есаула – по бокам. Кони у них рыжие, со звездами на лбах. Есаулы – в малиновых свитках.

Запорожская песня ворвалась в улицы города Черкасска, в тесные донские землянки; бабы и дети, старики высыпали на улицы городка. То были братья-запорожцы!

Якунька подбежал к Старому и в страхе стал дергать его ручонками за широкие штаны. Старой стоял, оглядывая войско, и радовался. Чему? Он и сам еще не знал.

Подъехал запорожский атаман к Старому, остановил коня. Все войско стало. Атаман Запорожского войска гордо ждал приветствия.

Старой молчал, разглядывая сбрую, коня, седло с голубой попонкой, стремена.

Молодцеватый походный атаман с длинным носом и с красными девичьими губами сидел, как влитый в седло, молчал, водя вокруг глазами… Потом он презрительно ухмыльнулся.

– У кого, – сказал он чванливо, – жинка не вмерла, у того и горя не бывало!.. Здоровеньки булы!.. Злякались?[51]

– Здоров, будь, – ответил Старой. – Якуньку моего злякал войском своим, а мы не дюже пужливые.

– Бачу. Куда голка нижеть, туды и нитка тянется. Куда чоловик иде, туды и жинка бежить… От тоби бис, який шустрый!

Якунькины черные глазенки блестели ярко. Когда запорожец приподнял плетку, Якунька крикнул:

– Тятька! Ударь его!

Ульяна, еще раньше вышедшая на шум из землянки, молча оглядела запорожского атамана, резко повернулась и пошла в землянку. Когда она скрылась, запорожец, проводив ее глазами, почесал рукояткой плетки в затылке.

– Да-а! – проговорил он протяжно. – У людей е жинки тай диты, живуть як у батька за пазухой, а ты вот скачи, куды очи глядять, рубай головы, кто даст рубать, а то гляди – тоби самому зрубають!

– Далеко ли путь-дорогу держите? – спросил Старой.

– А ты спытай у сороки, куда вона летае? Купив я соби дуду на свою биду, став дуть – аж слезы йдуть. Набрав соби вийско – переверны-море, а дила ему не мае… А есть всим хочется. Четыре тысячи глоток!.. Идем мы, добрый казаче, к персидскому шаху за табаком! Весь свий табак скурыли. Хиба вам не звистно на Дону, що на шахову землю султан турский напав? А мы ж дило соби шукаем.

– Читали о том в царских грамотах, – сдержанно сказал Старой. – Султан Амурат пошел к Багдаду.

– Ну, вот и дило нам е!..

– С Чигирина?.. – спросил Старой.

– Буряк не дурак, на дорозе не росте: бить турков добре будем! – сыпал прибаутками запорожец.

– А где же ваш батько Богдан Хмельниченко?

– А ты хиба знаешь Богдана?

– Как же не знать! На море ходили вместе.

– Да ну! На море ходили? А хто ж ты, казачина?

– Атаман Старой, слыхал?

50

Ефимок – иностранная, преимущественно серебряная, монета, имевшая хождение в России вXVI–XVII веках.

51

Испугались? (укр.).