Азов

Запорожцев все еще не было…

В широком устье Дона, и в горловине моря, и дальше в море огни метались на волнах: то догорали снесенные водой турецкие челны.

Старой пробился под Каланчинскими башнями, взорвал больверки, сардистаны и дрался, обложив со всех сторон третью башню, которую называли Водяной. Турки назвали Водяную башню – Демир-капы, то есть «Железные ворота». Взорвав и там больверки, взорвав мост, перекинутый на лодках, атаман Старой прошел Железные ворота и подоспел со своим шеститысячным войском на помощь к Ивану Каторжному.

– Быть так, – сойдясь, сказали атаманы. – Здесь, мо­жет, будет мертвый город, но мы его возьмем! Гей, казаки! Сто чертей всем туркам в глотки! Приречную возьмем!

И турки со стены кричали в ужасе:

– Мезар шехир! Мезар шехир! Могила-город!

Глубокие рвы уже наполнились убитыми. Земля пропиталась кровью…

А казаки приставили к стенам еще полсотни лестниц и полезли в дыму, не считаясь со смертельной опасностью. Старой и Каторжный полезли первыми. Они заметили, что в море появились чайки: на помощь пришли запорожцы Богдана.

Приблизившись к атакующим, атаман запорожцев – рослый усатый казачина в белой рубахе и в синих шароварах, с черным оселедцем на голове – крикнул громовым голосом:

– О братику! Вмирати так вмирати, – не будем день тиряти! Нате вам, доньские атаманы, и моих пять, щоб було десять! Богдан прислав подмогу, щоб гуркотило[62]… Кличте мене Петро Вернигора!.. Гей, хлопци-запорожци, лизайте швыдче на драбины!

И, рассыпавшись по берегу, запорожцы с ходу полезли на Приречную стену.

Татаринов с большим отрядом четыре раза кидался в брешь Ташканской стены, но турки отбивали его с большими потерями и стояли в проломах живой стеной тысячами. Татаринов бросился в пролом Султанской стены, но и там турки отбили его войско. Тогда он рванулся влево: он хотел влезть в малую щель Азовской стены, – но и здесь не имел успеха. Оставив многих убитых казаков под стенами возле образовавшихся брешей, Татаринов с яростью опять бросился с войском к Ташканской стене… Прорвался! Засверкали казачьи сабли на стенах крепости. Выстрелы из самопалов гремели сзади и спереди. К Султанской стене прискакали свежие силы Петро Матьяша и Панько Стороженка. С ними подоспели удалые молодцы Тимофея Рази, Ивана Разина, Тимофея Яковлева и Корнилия Яковлева. Спешившись, они по-пластунски полезли к главным воротам крепости. Иные, не слезая с коней, стреляли из ружей в тех турок, кото­рые еще метались по стенам. Гайша и Сергень-Мергень, покачиваясь на верблюдах, стояли в дозоре, дожидаясь приказа Татаринова. И когда с треском и шумом, с диким лязгом и визгом открылись главные ворота крепости, верблюжий полк пошел в атаку к Султанской стене. Открыли ворота отчаянные казаки – «купцы» Наума Ва­сильева, оставшиеся уже малой горстью внутри города.

Крепостные задымленные пушки продолжали упорно стрелять каменными и зажигательными ядрами. Пушечный гром стоял над водой и над землей.

Огонь поминутно вырывался из жерл пушек и ружей. Тысячи отравленных стрел летели вниз. На поле хрипели и бились головами о землю и камень раненые верблюды и кони. Ядра взрывались, бороздили землю. Кругом ле­жали убитые, раненые и умирающие казаки; валялись сломанные сабли, разорванные седла.

К Ташканской стене, покачиваясь, подошел дед Черкашенин. Его старое измученное лицо было обожжено порохом, слезящиеся глаза едва уже различали каменную громаду.

Склоняясь над убитыми, трясущимися губами он шептал:

– Сложили вы буйны головы не на свадьбе лихой, а в бою с басурманами. Спите, деточки! Спите, вольные! Спите, славные головушки! Не тоскуйте вы за лесочками, за кусточками, за степями, где шумит жива трава.

А бой еще кипел.

Наконец турки, видя, что им грозит уничтожение, кинулись вон из крепости. Татаринов кричал:

– Рубите, казаки, все головы басурманские! Ни еди­ной души не оставляйте!

И в степи зазвенели сабли казачьи. Турецкие ятаганы под ударами казаков летели на землю. Ломались копья, свистели стрелы…

У главных ворот хлынувшее казачье войско столкнулось с встречной волной рвавшихся на волю турецких солдат. Огромная бурливая людская волна набежала на другую людскую волну. Сабли поблескивали над головами, шапки валились вместе с головами, ружья дымились чадно.

Четыре казачьих фальконета – единственная казачья осадная артиллерия, пристроенные на железных рогатинах, посылали ядра в угольные башни.

Любен Каравелов с отважными казаками подтащил проломные машины, напоминавшие огромные колодезные журавли. В них вкладывали между двумя расщеплен­ными бревнами тяжелый камень и тем камнем ударяли в крепкие стены башен. Но генуэзские башни были крепки и неподатливы. Сорок четыре проломные машины таранили камень, вылущивая его по кусочкам. А сверху на проломщиков и на штурмующее войско лились горячая смола и кипяток.

Медный шлем Татаринова появился на Султанской стене. Замолкли сорок пушек. Отчаянный атаман крик­нул казакам:

– Калаш-паше – могила! Султану – могила! Сто пушек уже смолкло… Крепость, братцы, за нами! Вали на стены!..

С трудом взобрались на Приречную стену атаманы Иван Каторжный, Петро Вернигора, Алексей Старой и с ними отряды донских и запорожских казаков.

Петро Вернигора ловко смахнул кривой саблей голову подвернувшегося турецкого начальника и в ярости крик­нул:

– Були вареники, та на вербу повтикали! Клади, жинка, циле яйцо в борщ: хай турок знае, як запорожец гуляе!

Другой запорожец столкнул убитого им турка со сте­ны, сказав:

– Благодареники за вареники!..

На всех четырех стенах пошла сабельная и рукопашная битва. Сабельный и ятаганный звон слышался далеко за белой мечетью. И там дрались освобожденные поло­няники с турецкой стражей. Впереди полоняников шел и рубил саблей турецкие головы рассвирепевший Серапион.

Татаринов, рубясь и размахивая саблей, покрикивал:

– К басурманам неверным жалости нет! Дайте полную волю своей злости да ярости!

Петро Матьяш пробился через главные ворота с конным войском. Влетел он в город смело и пошел гулять с саблей. Свитка Матьяша, словно большое белое крыло, взлетала. Арабский конь Дарунок с разъяренными, налитыми кровью глазами и раздувающимися ноздрями прыгал, как барс, через канавы, через заграждавшие дорогу камни. Матьяш буйно кричал:

– Не шутка нонче ожениться, да трудно, Давлат, с твоим батькой сговориться! Вже батька твоего черт мае, а тебе вже, дивчина, мабуть, персидский шах кохае. А геть! Сатана!..

Острая сабля Матьяша вдруг переломилась от удара о саблю турецкого всадника и со звоном выпала из его рук. Матьяш выхватил из-за пояса пистоль.

– Ге, чертова голова! – крикнул он. – Не тоби ж женити старого парубка своей поганой саблюкой! Ты ж, бисов сын, молодше мене! Хай тебе пистоль мой ожене!

Матьяш выстрелил в турка, не целясь. Турок в зеленой куртке свалился с седла на землю. Серый конь его, закинув кверху голову, побежал прочь, давя копытами раненых и убитых.

С высоких стен казаки, не переставая, сталкивали дравшихся еще янычар и валили топчиев с зажженными фитилями.

Осип Петров показал свое удальство тем, что умеет рубиться саблей не хуже любого старого донского казака и атамана. Окружив перед крепостью татарскую конницу, шедшую из Тамани на выручку к азовскому паше, он истребил своим войском всех до единого.

Возле стен, возле шести железных ворот лежала уже не одна тысяча убитых казаков и турок. Бой все еще продолжался, но шел уже к концу.

Вдруг со стороны Кагальника и на переправе у Гнилых вод показались полчища конных татар. Они с криком и визгом кинулись на заставы и на фальконеты… Татаринов появился перед Султанской стеной. Ему подвели вороного коня. Он сел в седло, осмотрелся и с ватагой старых казаков помчался навстречу татарам, к Кагальнику. И там, на поляне, Татаринов, свистя саблей, стал рубиться с татарами. Их было тысячи две. Попался тогда атаману татарский богатырь, наездник необыкновенно высокого роста, затянутый в железный панцирь, с черной железной сеткой на скуластом лице. Это был старший племянник хана – Дедун-Гирей. Сабля у него была тя­желая и длинная. Он пригнулся к седлу и полетел на Татаринова. Атаман метнулся в сторону. Его противник дернул коня, описал круг и вернулся. Татаринов не принял второго удара, кинулся в сторону. Дедун-Гирей обозленно гикнул, еще раз описал круг конем, дернул тяжелой рукой уздечку и помчался к вороному коню Татаринова. Атаман снова увернулся от татарского богатыря. Тогда Дедун-Гирей сбросил с себя островерхий малахай с железной сеткой и, крепко выругавшись, стал ждать Татаринова. Но Татаринов не пустил на него своего коня, а, остановив его, вложил в ножны саблю. Крымчак, оскалив зубы, разметал саблей налетевших на него казаков, ударил коня ногами и помчался на Татаринова. Атаман ждал Дедун-Гирея. Подпустив его на пистолетный выстрел, он послал ему в широкий лоб свинцовую пулю. Дедун-Гирей упал.

62

Чтоб гремело (упр.).