Страница 13 из 38
Веткин через два ряда от меня что-то рассказывает своей жене, а та внимательно слушает, как будто решает, какую ему поставить отметку.
В первом отделении эстрада. Зрители добры, аплодируют каждому, кто пробует петь или подбрасывать вверх мячи и кольца, танцевать неумирающие испанские танцы, грохоча кастаньетами.
8
Белла позвонила мне и попросила пойти с ней в кафе. Она несколько раз настойчиво повторила: "Я тебя умоляю". Она могла сто раз повторять одно и то же. Роберт был в Москве.
Мы договорились встретиться в два часа дня.
У нас недавно открыли новое кафе с деревянными палками-рейками на стенах и с лампами, которые свисают с потолка в неожиданных местах.
Беллы еще не было, я пришла, и села за столик из серого с черным пластика, и стала разглядывать тех, кто был здесь в этот час. Отцы и маленькие дети, матери и дети пришли обедать. Рослые девушки с офицерами. Старухи с их последней слабостью к сладкому пирогу и чашке кофе со сливками. Шоферы, командированные.
И, конечно, тут были молодые люди, которых я не взялась бы определить, кто они и что делают в жизни, потому что сейчас многое перепуталось и физики радуются, если им удается походить на фарцовщиков. Они занимали два столика, девушек с ними не было. Среди них был один главный, самый худенький и маленький, с маленьким скуластым лицом. К нему обращались, его слушали. Мне ничего почти не было слышно, кроме многократно повторенного слова "старик" и коротких, громче других произнесенных фраз, которые были примерно одинаковы:
- Старик, ты прав... бу-бу-бу. Старик, ты неправ: - Опять бу-бу-бу. И: - Ты неправ, старик. Ты прав, старик.
Появилась Белла. Она остановилась в дверях и поискала меня глазами, хотя искать меня не нужно было: Я сидела перед ней. Она помахала рукой молодым людям и подошла ко мне. Веки и углы глаз у нее были намазаны серебряной краской. На-ногах черные чулки и мушкетерские длинноносые сапоги. А костюм - нечто среднее между одеждой средневекового рыцаря и рабочим платьем мойщицы автомобилей.
- Я могла бы тебя убить за этот вид, - сказала я.
Она была довольна, что произвела на меня впечатление. И на других посетителей кафе она произвела впечатление. В довершение всего она закурила, на ее лице появилось философское выражение. Я знала это выражение.
- Смотрю я на вас, - сказала она, - на тебя, на Роберта, на Завадского, и думаю, вы живете в искусственных условиях, ограниченных средой...
- Что?
- Вы не знаете и никогда не знали жизни, хотя вы и то и се, и в Комитете вас слушают, и в обком приглашают, и назначают, и выбирают, и делают вас _материально_ ответственными. Все как будто очень серьезно. Химия, промышленность! А на самом деле вы давным-давно ушли от реальной жизни. Звучит, может быть, парадоксом.
- Звучит идиотством и пошлостью, но я тебя умоляю пойти в уборную и смыть с себя хотя бы часть краски.
- Даю честное слово, что смыть невозможно. Это химия. И я тебя, в свою очередь, умоляю об этом не говорить, чтобы не отравлять мне жизнь.
К нам подошла незнакомая высокая девушка в огромной шапке и сказала:
- Общая сумма двести.
Белла ответила:
- Большое спасибо, - и подобострастно посмотрела на девушку.
Девушка бросила:
- Договорились.
И отошла.
- Спекулянтка? - спросила я.
- Почему обязательно спекулянтка? Если не работаете лаборатории синтеза, то уже спекулянтка. Как раз наоборот. Не спекулянтка.
- А за что двести?
- А за пальто.
- Какое? Интересно.
- Мы меняемся. Я отдаю ей старое платье, синий плащ, туфли и всякую ерунду. На сумму. А она мне пальто. Обмен проходит без живых денег.
- Выгодный, наверно, обменчик.
- Все люди считают себя очень практичными. Она - себя, а ты - себя. А мне нужно пальто.
Белла и раньше, в Ленинграде, меняла, свои платья, резала их, дарила, давала подругам поносить. Я понимала, что Беллу обдерут, но уж тут ничего не поделаешь. Мы молча стали пить кофе.
Молодые люди за соседними столиками иногда смотрели в нашу сторону и махали нам рукой. Теперь с ними сидела неспекулянтка в шапке.
- Мы пришли сюда для встречи с этой дамой? - спросила я.
- Нет.
- А их ты знаешь? - Я кивнула в сторону молодых людей.
- Этого я не могу сказать. Но я с ними дружу.
Мне стало смешно, фокусы ее и ломанье дурацкое.
- Жалко Роберта, - сказала я, - он хороший и нормальный человек.
- Даже слишком, - ответила Белла. - В том-то и беда.
Она отодвинула чашку и посмотрела на меня без улыбки. Нахмурилась. Опять фокусы, подумала я. Но это были не фокусы. К нам шел тот невзрачный главный мальчик из компании молодых людей. Он подошел, поклонился, взял Беллу за руку и сел на стул боком. Он был худощав, мал ростом, глазаст. Лицо его имело почти треугольную форму, узкое внизу, оно несоразмерно расширялось в верхней части. Главным, почти единственным в этом лице были глаза.
"Похож на гипнотизера", - почему-то подумала я.
- Что-нибудь изменилось? - спросил он приятным, глуховатым, тоже гипнотическим голосом.
- Не знаю, - тихо ответила Белла. - Познакомься с моим старым другом Машей.
Он встал, еще раз поклонился и опять сел.
- Я как вас увидел, сразу понял: друзья, - сказал он мне. - Вы страшно непохожи. Это - важное условие для дружбы. Так как же? Едешь с нами?
- Не знаю.
- Я тоже не знаю, - тихо и виновато произнес он. - Тебе решать, что нам делать.
- Я подумаю. Подумаю и решу.
- Ты подумай, - обрадовался он. - Когда ты говоришь "Я подумаю", я уже знаю, что ничего хорошего не будет. Новая наука бихевиоризм, которая изучает поведение и слова человека; ты для этой науки совершенно бесполезный предмет. Нуль. И для любой другой тоже. Тебя нельзя изучать, милая.
- И не изучай, - ответила Белла.
- А с другой стороны... - сказал он и надолго замолчал.
- Что? - спросила Белла. - Скажешь наконец?
- Я тебя вижу насквозь.
- Все меня видят насквозь, в том-то и дело, - усмехнулась Белла, - все. Маша, например, тоже. Правда, Маша?
Теперь они смотрели друг на друга, и я опустила голову. И ждала, когда отойдет этот треугольный гипнотизер в потрепанных джинсах. Он скоро отошел.
Можно было платить и уходить. Больше, наверно, Белла сюрпризов не приготовила.
За наш столик уселся упитанный старик с молоденькой девушкой. Он громко ел, громко пил и громко расспрашивал девушку.
"А они что?" - громко кричал он, наверно оттого, что сам плохо слышал. Девушка отвечала тихой скороговоркой: "А он тогда взял свой чемодан и ушел". - "И правильно сделал! - кричал старик. - А она?" - "А ода ничего, продолжала работать в нашей организации". - "Правильно делала! - кричал старик. - А вы что?"
И официантки разгневались и стали у стены совещаться, нарушает старик порядок или нет тем, что так громко кричит.
- Он тебе понравился? - спрашивает Белла, когда мы выходим из кафе.
По правде говоря, он мне чем-то понравился.
- Нет.
- Ты его не знаешь, - говорит Белла кротко. Она хочет разговаривать. Я спрашиваю, чем он занимается, и узнаю, что он реставратор икон.
"Как странно, что реставратор икон так молод", - думаю я, но скорей всего она врет, никакой он не реставратор, а астроном, агроном, аптекарь, артиллерист. Она всегда легко и бессмысленно врала. Филолога называла философом, артиста режиссером, незнакомого знакомым.
- Ты с ним дружишь? - спрашиваю я.
- Нет, я с ним живу.
Ну, хватит! Ей надо бунтовать, пожалуйста, пусть бунтует на здоровье. Хотя это называется другим словом, и я на мгновение задумываюсь, не произнести ли мне его.
- Я надеюсь, что ты неудачно сострила, - говорю я.
- А это для тебя типично, ты надеешься на лучшее. Плохого как бы не было. Это твоя позиция и защитная реакция. Гораздо удобнее, - говорит Белла зло, - спокойнее! Это вообще характерно для научных деятелей. А я и не думала острить.