Глиняный папуас

Гор Геннадий

Глиняный папуас

ГЕННАДИЙ ГОР

ГЛИНЯНЫЙ ПАПУАС

Фантастическая повесть

Вы читали научно-фантастическую повесть про мальчика? Нет? Не читали? Ну, ладно, об зтой повести я скажу потом, в конце. А сейчас я расскажу о не менее важном происшествии которое недавно случилось.

Мой двоюродный брат Володя утверждает, что такие происшествия случаются не чаще, чем раз в десять тысяч лет. Но я все-таки хочу рассказать про этот случай. Я ведь был его свидетелем. Случай произошел в музее. Еще когда мы поднимались по лестнице, я обратил внимание на чудовище с тремя руками. Я показал на него Витьке Коровину, но Витька усмехнулся, как всегда, когда он хотел кого-нибудь осадить или поставить на свое место:

- Самый обыкновенный южно-восточный бог.

Витька все на свете считал обыкновенным.

- А почему у него три руки?

- А почему у тебя две? - спросил Витька.

Мы прошли зал, потом еще два зала. Поднялись, потом снова спустились. Там, куда мы пришли, была тишина - особая, самая тихая, какая бывает только в музеях.

У стены стояли голые папуасы, чуть наклонившись, словно кого-то преследуя. Но даже издали было видно, что они не настоящие и сделаны довольно грубо из глины. Каждый из них держал в руках натянутый лук со стрелой. Стрела и лук были настоящие, в этом даже Витька не сомневался.

Марья Александровна, наша географичка, показывая на папуасов, объясняла бодрым и радостным голосом:

- За это мы должны быть благодарны Миклухе-Маклаю. Великий русский путешественник... Морозов! Перестань жевать! Здесь музей!

Мы стоим, слушаем, рассматриваем туземцев, утварь и стрелы. Переглядываемся. Перепелкин, спрятавшись за широкую спину Сидорова, показывает нам рожки.

И вдруг тишину нарушил громкий крик. Мы оглянулись и видим: в грудь Витьки Коровина вонзилась стрела и дрожит.

Марья Александровна кинулась и скорей стала вытаскивать стрелу, но стрела, как нарочно, не вытаскивалась.

- Кто это сделал? - голос у Марьи Александровны был уже не радостный. - Кто? Лучше сознайтесь!

Она подумала, что это кто-то из нас. Но оказалось, что это глиняный папуас выстрелил. Сам, без всякой помощи. Произошло редкое, почти невозможное явление, однако же физически вполне объяснимое. У папуаса отломился палец, тот, которым он держал и натягивал тетиву лука. И стрела вылетела, согласно законам механики. Все это произошло внезапно.

Прибежала низенькая толстая администраторша. Она тотчас же набрала помер и вызвала "скорую помощь". А затем раненного стрелой Коровина отвезли в Куйбышевскую больницу, в палату несчастных случаев и травм.

Марье Александровне стало плохо. Ей подали стакан с водой. Она отпила глоток, упала в кресло и сказала, как говорят только на сцене, не то сама себе, не то публике:

- Что я скажу родителям Коровина? Как объясню этот несчастный случай?

Я подумал, что действительно объяснить этот случай будет нелегко, особенно родителям. Мне приходилось читать, как стреляли из лука индейцы, защищая свою жизнь и свободу. А тут совсем другое дело, стрелял экспонат, хотя никто из нас не угрожал ни его жизни, ни свободе. Допустим, что папуас был из глины, но стрела-то все-таки оказалась настоящей.

- Что я скажу родителям Коровина? - спрашивала не то себя, не то нас Марья Александровна.- Как объясню им этот ужасный случай?

Но мы молчали и смотрели на папуаса, у которого отломился палец. И мне показалось даже, что папуас усмехнулся, как живой. Это, разумеется, был обман чувств. Папуас был все-таки из глины и усмехаться не мог даже в такую необыкновенную минуту.

Возвратились мы из музея очень взволнованные и все обсуждали происшествие. Кто-то нз ребят сказал, что у Марьи Александровны, наверное, будут неприятности: как никак, Витька Коровин все-таки пострадал. И все наперебой стали говорить, что Марья Александровна здесь ни при чем - не могла же она знать, что у папуаса отломится палец и как раз в тот момент, когда мы придем в зал. За это должна нести ответственность администрация музея. Несчастный случай мог произойти оттого, что давно не осматривали пальцы у папуасов.

Перепелкин, как всегда, ляпнул:

- А по-моему, путешественник виноват, сам Миклухо-Маклай. Больше никто!

- Почему? - спросили мы.

- Должен же он был быть предусмотрительным, когда вез стрелы. Еще хорошо, что они не отравленные.

У всех несчастных и счастливых случаев есть одна особенность: слухи о них летят со скоростью света. Прихожу я домой, а там уж все знают и беспокоятся. Все меня трогают, ощупывают, словно я тоже пострадал. Мать заявляет категорически:

- Теперь - кончено! Больше тебе, Александр, не бывать никогда в музеях.

Отец тоже что-то бормочет насчет халатности администрации и безответственности музейных работников.

И только двоюродный брат Володя, он кончает математический факультет, говорит спокойно:

- Виновата не администрация, а теория вероятности. Теперь можно не беспокоиться, а спокойно посещать все музеи. Подобный маловероятный случай, согласно законам статистики и больших чисел, может произойти только через десять тысяч лет.

Слова Володи меня огорчили. Ведь я надеялся, что со мной тоже когда-нибудь произойдет подобный случай и в меня попадет стрела, долго томившаяся в обыденной скуке музейной жизни.

И все время вбегают разные люди: родственники, соседи и просто знакомые, они трогают меня, сочувствуют и возбужденно расспрашивают о происшествии, свидетелем которого я был сегодня утром.

В пятый, в шестой, в десятый раз я повторяю то, что уже говорил. И странно, происшествие отдаляется от меня, и мне начинает казаться, что это было не сегодня утром, а в прошлом году и что я даже не был свидетелем, а только от кого-то о нем слышал.

Взрослые, выслушав меня, начинают гадать, кто же виноват: учительница, администрация, великий русский путешественник Миклухо-Маклай или тот скульптор, который вылепил папуаса из недостаточно прочного и недоброкачественного материала, доверив экспонату лук и стрелу, настоящую папуасскую стрелу с очень острым и слишком опасным наконечником.

Ночью мне приснился папуас. Палец у него уже был на месте. Кто-то его аккуратно приклеил. И папуас сказал мне на чистом русском языке, без всякого акцента:

- Ладно, не сердись. И Коровин тоже пусть не сердится. Это случилось не по моей вине и не по халатности администрации, а по законам больших чисел.

Мне очень понравилось, что папуас не стал жаловаться на администрацию и свалил все на большие числа. На его месте я поступил бы точно так же.

Потом папуас исчез. Я проснулся и стал думать о Витьке и о больших числах, которым, по мнению моего двоюродного брата Володи, мы обязаны всем - и плохим и хорошим.

Теперь я хочу рассказать о Витьке Коровине и его жизни еще до того случая, когда у папуаса отломился палец.

Витька Коровин старался походить на взрослого, и это даже ему удавалось. Иногда мне казалось, что он имел право отпустить себе бородку и усы, если, конечно, они стали бы у него расти. Но усы и бородка, как известно, растут только у тех, кто достиг положенного для них возраста. А Витька еще не достиг. Наружность у него была детская: вздернутый нос, оттопыренные уши, веснушки на подбородке и на пальцах, насыпанные, как манная крупа.

Характер у него был не детский - в этом все дело.

На лице Витьки появлялась усмешка, когда кто-нибудь из нас, увлекшись, делился своим желанием .совершить что-нибудь выдающееся - какое-нибудь путешествие, подвиг или большое научное и техническое открытие. Не то чтобы Витька был против научных открытий и подвигов, но он, совсем как взрослый, не верил, что эти выдающиеся открытия и подвиги совершит кто-нибудь из нас. При взгляде на Витьку и на его усмешку возникала нелепая мысль, что приключения, подвиги и разные великие открытия случаются только в интересных книжках, а в жизни все наоборот и почти нет подвигов и всяких открытий. Домашние хозяйки идут с сумками и авоськами на Деребкинский рынок, в окно парикмахерской видно, как парикмахерша стрижет и бреет красивого молодого интеллигента, на перекрестке скучает милиционер, газетчица в киоске продает газеты, и, кроме этого, пока нет ничего, все остальное только в книжках. Все это можно было подумать, глядя на Витькипу усмешку и вообще на недоверчивое выражение его лица. Уж очень любил Коровин все привычное и доступное, все, что рядом с ним на Петроградской стороне или на Васильевском острове, а то, что далеко, в прошлом или будущем, то он не ценил. И еще он ценил тишину. Да, тишину. Терпеть он не мог шума. В этом мне пришлось убедиться, когда меня посадили с ним рядом, за одну парту, желая, чтобы я научился от него вести себя тихо, примерно.