Страница 3 из 7
- Не могу, ваше сиятельство, сан и звание не позволяют.
- Почему так?
- Могу ли я, во-первых, записывать в метрическую книгу о бракосочетании, если венчание еще не совершено?
- Но оно совершится. Сегодня же.
- Как же оно может совершиться сегодня же, если брачащихся близко к пятисот пар? Отец настоятель мне воспретил писать метрики, доколе венчание не совершится в самом деле.
- С настоятелем я поговорю. Мы будем венчать всех сразу.
- Как же это так венчать всех сразу, ваше сиятельство?
- Да так. Церковь наша может вместить пятьсот пар. Вот сразу и поведете их вокруг аналоя.
- Ваше сиятельство! Это ведь не покос, а таинство! И где мы возьмем тысячу венцов?
- А это уже не ваша забота. Пишите, что вам говорят, - сказал опекун, нахмурив брови.
- Не могу, ваше сиятельство! Во-вторых, не могу!
- Что же еще "во-вторых"?
- Во-вторых, ваше сиятельство, в святцах нет православного имени Лейла. По моему крайнему разумению, это имя поганое, магометанское, и его никак нельзя написать в метрику. В это дело непременно вступится архиерей.
Упорство дьячка удивило опекуна. На его виске надулась жилка. Однако, храня все тот же важный и открытый вид, опекун не стал спорить с дьячком и обратился к нареченному жениху:
- Любезный, а не приходилось еще тебе на конюшне парывать духовных особ?
- Нет, не доводилось, ваше сиятельство. Купцов действительно парывали!
- Сегодня я надеюсь доставить тебе это удовольствие, - приятно улыбаясь дьячку, промолвил опекун.
- Ваше сиятельство! - взмолился дьячок. - В-третьих! Позвольте мне спросить ее, в-третьих! Дева! Открой Христа ради одно только свое имя...
Девушка взглянула на Друцкого; тот, подавая ей какую-то надежду, покачал головой. Девушка, улыбаясь сквозь слезы, выпрямилась и ответила:
- Забейте - не скажу!
- Тогда, ваше сиятельство, я полагаюсь на милость и заступничество вашего сиятельства - я же человек семейный.
Дьячок, перекрестясь, раскрыл книгу и обмакнул перо в чернильницу. Писаря тоже заскрипели перьями, записывая первую пару. Дьячок прицелился пером, перебрал святцы, вспомнил имя Леонилы-мученицы, празднуемой 16 января, тщательно вывел в графе "Леонила" и потом якобы нечаянно капнул, ахнув, на буквы "о" и "н" чернилами. Присыпав кляксу песочком, дьячок успокоился и заскрипел пером дальше.
Опекун спросил Дурдакова:
- А ты, любезный, не боишься получить такую непокорную жену?
- Ничего, объездим, - ответил Дурдаков.
- Ступайте. Совет вам да любовь!
Лейла растерянно взглянула по очереди в лица комиссионеров.
Генерал, осклабясь, закатил влажные глаза. Опекун посмотрел равнодушно и сурово. Третий комиссионер, Друцкой, опять сказал глазами:
"Успокойтесь! Я ваш друг и помогу вам!"
Лейла, поверив взгляду Друцкого, поклонилась комиссионерам церемонно и пошла за своим нареченным мужем. Надзиратель в военном сюртуке указал им дорогу, откуда по лестнице можно было им выйти только на маленький отдельный двор, кругом застроенный. На двор все двери и ворота были закрыты. Только стояли широко распахнутые железные двери церкви. Из церкви веяло прохладой.
Лейла упала на каменные ступени паперти и, прислонясь к столбу, горько зарыдала. Ипат приблизился к Лейле и пытался ее утешить:
- Ау, милая, слезами горю не поможешь. Не плачь! Не надо! Буду тебя любить и лелеять. Пушинки не дам упасть с моей лебедушки белой... Королевой будешь жить...
- Не бывать этому! - выкрикнула Лейла. - Я не хочу быть мужичкой!
- Я не мужик, а царский сын!
Лейла горько рассмеялась и больше ничего не отвечала на все уговоры жениха.
Тем временем комиссия в круглом зале продолжала свою работу.
К первой паре на дворе вскоре присоединилась вторая, потом третья, четвертая, и скоро набралось на дворе множество людей - двор сделался им тесен. У большей части невест были заплаканы глаза. Большинство женихов было угрюмо. Кое-где слышались рыдания, в другом месте бранились. Кто-то попробовал запеть песню и оборвался.
Шум и слезы в толпе усилились, когда отворились наружу со двора ворота и в них въехала со звоном и дребезгом большая ломовая телега с огромной пестрой сверкающей грудой груза. Телегу окружили с любопытством и увидали, что груз в ней - брачные венцы, старинные расписные, лубяные и золоченые, с крупными стекляшками, и в виде греческих диадем, и в виде княжеских шапок, и в виде немецких королевских корон. Вся эта груда хлама ярко и жарко горела в свете послеполуденного солнца.
Служители церкви начали разгружать телегу и переносить вещи в церковь. Прошел туда седой, согбенный поп. На паперти появился один из писарей с тетрадью в руках и начал выкрикивать имена. Толпа сгрудилась к церкви.
Ипат не отходил от Лейлы. Она была безутешна. Напрасно она вслушивалась в называемые писарем имена и, не слыша своего имени и прозвания Дурдакова, загорелась робкой надеждой, что участь ее изменилась: там, в комнате присутствия, за нее, наверное, заступился тот молодой офицер, и в списке вымарали ее имя. Ипат также был взволнован, не слыша оглашения имени своего и Лейлы. Вот писарь уже готовится свернуть тетрадь. Ипат отрывается от Лейлы, пробивается в толпе к писарю. Тут на паперть, расступаясь, народ пропускает опекуна, генерала и поручика Друцкого. Они входят в церковь, и за ними с криком валом валит толпа женихов и невест...
Ипат, увлеченный людской лавой, тщетно выбивается и ищет Лейлу. Вся толпа уже в церкви, но паперть пуста. Ипат кидается в церковь и шныряет суматошливо в шумной толпе, слушающей какое-то наставление опекуна с церковного амвона; по правую руку опекуна стоит старенький поп, по левую генерал; третьего комиссионера с ними не видно.
Кончив наставление, опекун удаляется с попом и генералом в алтарь. Там у них начинается спор о том, как бы поскорее обвенчать столько пар. Опекун - затейник и знаток церковных уставов. Он предлагает обвенчать всех разом, хороводом. Попик смеется добродушно:
- Небывалое дело, князь! А что скажет благочинный, что скажет архиерей, что скажет митрополит, что скажет синод?
- Небывалое бывает, батюшка. А если что скажет синод, митрополит, архиерей, благочинный, то я вам, батюшка, порука - я все беру на себя.