Выигрыш

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

– Мне кажется, что эта небольшая, позеленевшая от времени статуя человека в парике верхом на лошади – одна из самых знаменитых достопримечательностей во всем мире.

Я сказал Кэри:

– Видишь, как блестит у лошади правое колено? К нему, вероятно, очень часто притрагивались, как к ступне Святого Петра в Риме.

Она нежно и старательно, будто полируя, потерла это колено.

– Разве ты веришь в приметы? – спросил я.

– Да.

– А вот я – не верю.

– Я верю во все приметы. Я никогда не прохожу под лестницей. Я бросаю соль через правое плечо. Стараюсь не наступать на щели между плитами тротуара. Милый, ты связываешь судьбу с самой суеверной женщиной на свете.

Многие люди несчастливы. А мы – счастливые. И я не хочу ни на гран рисковать своим счастьем.

– Ты так старательно потерла это колено, что нас обязательно ждет удача за столом рулетки.

– Не о такой удаче я просила, – ответила она.

– О тот вечер я вспомнил, что наше счастье началось две недели назад в Лондоне. Мы должны были обвенчаться в церкви Святого Луки на Мейда-Хилл и собирались провести медовый месяц в Борнмуте. Честно говоря, мы не ожидали от свадебного путешествия особенного наслаждения, а по мне, в конце концов, все равно куда ехать, лишь бы Кэри была рядом. Конечно, мы могли позволить себе поехать в Ле-Туке, но все-таки решили остановиться на Борнмуте, потому что наши знакомые Реджи и Труффиты собирались отдыхать в Ле-Туке, а нам хотелось побыть одним.

– К тому же ты просадил бы все деньги в тамошнем казино, – сказала Кэри, – и нам пришлось бы вернуться домой очень быстро.

– Цифры – моя стихия, – запротестовал я. – Целыми днями мне приходится иметь с ними дело.

– Какая жалость, что в твоей жизни это уже не первый медовый месяц. Ты весело провел свой первый – в Париже?

– Ну, допустим, это был не месяц, а всего лишь уикэнд, – осмотрительно заметил я.

– Ты очень ее любил?

– Пойми же наконец, – устало ответил я. – С того времени прошло уже более чем пятнадцать лет. Тогда ты еще пешком под стол ходила. Не мог ведь я все это время ожидать встречи с тобой!

– Но ты же ее любил?

– В тот самый вечер, как она меня бросила, я устроил Ремеджу роскошный обед и угостил его самым лучшим шампанским, какое только мог найти. У нее была мерзкая привычка по ночам брыкаться в постели: на одной кровати с ней у меня просто не было места, чтобы как следует выспаться.

– А может быть, я тоже брыкаюсь по ночам?

– Ты – совсем другое дело. Мне даже хочется, чтобы ты брыкалась – тогда я всегда буду уверен, что ты рядом. Представь себе только, какую уйму времени мы тратим на сон. Четверть жизни!

Высказанная мною мысль заставила ее надолго задуматься. В отличие от меня, цифры никогда не были ее стихией.

– Более, – наконец заключила она, – гораздо более. Например, я люблю поспать часов десять.

– Еще хуже, – заметил я. – Добавь к этому часов восемь на работе без тебя. А еда? Эта отвратительная привычка – необходимость есть…

– Хорошо, я обязательно буду брыкаться, – заверила она.

Эта беседа происходила за ленчем как раз в тот самый день, когда начиналось наше так называемое счастье. Обычно мы встречались в баре «Волонтер», расположенном недалеко от моей конторы. Кэри пила сидр и с завидным аппетитом поедала холодные сосиски. Я был свидетелем, как однажды она за один присест съела пять сосисок, а потом еще и яйцо всмятку.

– Если бы мы стали богатыми, – отметил я, – ты бы не тратила столько времени на приготовление еды.

– Кто знает, возможно, еда отнимала бы у нас еще больше времени. Вот смотри, эти сосиски… Хоп, и их уже нет. Разве за такое короткое время мы бы управились с икрой?

– А еще голавль, запеченный в тесте.

– И совсем небольшой зажаренный весенний цыпленок с зеленым горошком.

– А суфле «Ротшильд»?

– Ох, пожалуйста, не нужно быть богатыми, – взмолилась она. – Мы бы сразу же разлюбили друг друга, если б у нас появились большие деньги. Я стала бы такой полной…

– Для меня твоя внешность не играет никакой роли.

– Ну не скажи, – запротестовала она. – Ты сам прекрасно понимаешь некрасивых и толстых не любят.

Разговор как-то сам по себе внезапно оборвался. Кэри была еще слишком юной, чтобы быть мудрой, но ее возраст уже позволял ей хорошо понимать, что не всякую мудрость можно высказать вслух.

Я возвратился в величественное здание своей конторы, где повсюду стекло, стекло, стекло и блестящий мраморный пол, и современные скульптуры в альковах, похожие на статуи святых в католических соборах. Я работал помощником бухгалтера (перезревшим помощником бухгалтера), и само величие этого здания делало мое дальнейшее продвижение по служебной лестнице почти что невероятным. Чтобы подняться выше первого этажа, мне самому нужно было бы стать чем-нибудь вроде изящной статуэтки.

В небольших и не очень комфортабельных конторах в Сити одни клерки умирают, другие занимают их места на служебной лестнице; опытные джентльмены следят за младшими коллегами, помогают им, опекают их, как в романах Диккенса. Но здесь, в огромном производственном помещении, с мерным постукиванием телетайпов, стрекотанием машинок каждый сотрудник чувствует, что человека, не закончившего специального колледжа для привилегированных особ, шансов сделать карьеру нет никаких. Не успел я сесть на место, как по селектору разнеслось:

– Мистера Бертрама приглашают в десятую комнату. Мистер Бертрам – это я.

– Кто там находится в этой десятой комнате? – спросил я.

Никто не знал. Кто-то предположил:

– Это, наверное, где-то на восьмом этаже.

В голосе слышалось глубочайшее уважение, как будто речь шла о вершине Эверест – восьмой этаж вознесся в небо настолько высоко, насколько разрешали в то время предписания лондонского муниципалитета.

– Кто занимает десятый кабинет? – спросил я у лифтера.

– Неужели не знаете? – хмуро удивился он. – Вы давно здесь работаете?

– Пять лет.

Мы поднимались вверх.

– Вы просто обязаны знать, – заметил он, – кто сидит в десятом кабинете.

– А я вот не знаю.