Палачи и жертвы

Михаилу Чернову было в то время лет 20. Он жил в Тюмени, в самом центре города. Его не любили сверстники, будь то однокашники, соседи, родственники. Они считали, что он предатель по натуре своей, пресмыкающийся карьерист, жалкий льстец, безнравственный и презренный человек. Так его клеймили почти все.

Не взяли Михаила на фронт потому, что он был без одной кисти на левой руке. Ну, не совсем вся кисть отсутствовала, где-то три пальца и почти вся ладонь. Оставался только указательный и безымянный. Это было в детстве, когда его друг Анисим, совершенно случайно, играясь, топором нанес удар по дереву, а попал ему по руке. Миша замер на месте. В общем, это было давно. С тех пор прошло много лет. Просто Миша от этого разумеется, комплексовал, даже по этой причине его отвергала Даша, его соседка, полногрудая и румяная сибирская девушка. Конечно же, она не говорила открыто, что не любит его из-за травмы, но в принципе это было видно. Поэтому Михаил от всей души хотел поехать на фронт, доказать, что он может быть полезен своей отчизне, но в военкомате он слышал один и тот же ответ: ''не мешай парень, не до тебя''. Да к тому же у него и плоскостопие было. Хотя в те времена на плоскостопие и не так обращали внимание, ибо шла война, священная война, нужны были люди, т.е. мясо. Но в основном Мишу не взяли на войну из-за обезображенной руки. По своей сути Михаил был человеком государственным. Он любил свое государство СССР. Услышав где нибудь недовольство людей, он затыкал им рот, строго говорил: "нельзя так думать, вы думаете, государство об этом не знает. Неучи. Все оно знает, просто государству помогать надо.'' Даже когда Михаил слышал длинный гудок поездов, он волновался, беспокоился, мол, чем это государство обидело машиниста. Короче говоря, даже в погоде или в природе он искал какую-то взаимосвязь с государством. И главное, находил. И что самое интересное, Михаил Чернов был внуком известного сибирского кулака Ефрема Чернова, у которого после революции отняли большое кожевенное предприятие, деньги, землю, короче, целое состояние. Семья Черновых стала нищей, никчемной, тусклой. Зато Михаил Чернов получил моральную компенсацию (это по его мнению). В числе других людей, пожилых дядей, партийных агитаторов и пр., его включили в список добровольцев, охраняющих саркофаг Ленина. Он с радостью об этом сообщил своему отцу, 56-летнему трактористу Иванычу. Матери у Миши не было, она скончалась, не выдержала запои мужа. А муж пил безбожно, так сказать, до подушки, хотя до революции он учился в гимназии, общался в кругу образованных людей. Иваныч воспринял сообщение сына с безразличием, он в этот момент сидел за столом в полосатом кафтане и наливал себе в стакан горилку.

- Батя, представляешь, Ленина буду охранять!

- И на хрена это тебе нужно (выпил стакан горилки)? Уф...горькая...А? Тебе че, делать не хера?

- Ну как же, батя. Это же Ленин!

- Не делай из мухи слона, итак жрать нечего.

- Как ты можешь так говорить, а, бать? Это же перспектива! Если я себя хорошо проявлю, так и в Москву могут перевести работать.

- Эх, сынок, хочешь удрать от действительности в Москву? Послушай, что тебе скажет твой старый отец. Я мужик старого покроя. Глупости это все, так сказать, как его, ...- ну, это...иллюзия, блин, вспомнил наконец. Не поддавайся ты этой иллюзии. Какая на хрен Москва! Это еще Маркс писал, что есть конкретный труд, а есть абстрактный труд. Вот ты щас и занимаешься абстрактным трудом. Двоякий характер труда порождает принципиальную возможность для государства не полностью оплачивать твой труд. Понял, нет?

- Ух!!! Ну ты даешь бать.

- Слышь, сын. Я бы тоже вышел бы в люди, да ведь не в чем. Ты знаешь, как мы жили, какие мы были богатые! Эх! Все пошло на х..., вот и я ковыряю трактором землю, а ты сторожишь мертвеца. А этот вот самый твой Ленин и угробил деда твоего, Ефрема. Отобрал у нас, да и у всех все добро. Дожили, называется! Как жаль, что затонул Титаник, а не Аврора. Так что, сынок, и я повидал кое-че на своем веку-то. Запомни, пока выбьешь себе место под солнцем, уже наступит вечер, и это место твое тебе не нужно будет.

После этих слов он еще раз выпил стакан горилки, занюхав тыльной стороной своей грязной от солярки ладони. Иваныч уже шатался, он был пьян, хотя еще был полдень. Со стеклянными глазами он пошел спать. Жизнь Иваныча была богата необыкновенными событиями, в которых он не принимал никакого участия.

Не найдя единомышленника в лице отца, а он так особо и не надеялся, Миша пошел об этом сообщить Даше. "Хорошая причина для беседы с ней, а то она совсем меня игнорирует. Наверное, принца ищет, дура', думал про себя Михаил и буквально мчался на встречу с Дашей. Но и Даша встретила Мишу с равнодушием, даже съязвила: "жаль мне Ленина, кому его тело доверили''. Миша совсем голову потерял, он полностью скис. Ну как же так, он Ленина охраняет, правда не живого, но все же, это же Ленин, ЛЕНИН!!! Но все к нему относились как-то по чужому, даже наплевательски.

Хоть Миша был человеком общительным, но по мнению многих людей, уроженцев Тюмени, он не располагал к себе окружающих. Что-то в нем, в его глазах, было отталкивающее, так говорили про него сверстники.

Прошло 3 месяца. В Тюмени уже наступили заморозки. Михаил исправно, даже более чем ответственно стоял на охране саркофага. Он с него сдувал пылинки, дежурил раз в три дня, заступал на целые сутки. Потом два дня отдыхал, вернее отходил. По его словам, быть на страже духа Ленина, охранять его душу, это слишком ответственно. Во время дежурств, по инструкции, он не имел права руками трогать саркофаг. Поэтому, следуя наказам, Миша просто приближаясь к саркофагу, озирался по сторонам, потом очень осторожно его трогал, а затем пару часов нюхал свои пальцы, мол, чем же пахнет Ленин. Он жил с новыми ощущениями. Оттенки окружающего мира поменяли для него как свои формы - так и размеры. Он уже по-другому смотрел на всех, на себя, на мир. ''И все же люди забывают мертвых, будь ты хоть Ленин или король''. Потихонечку он начал пить. Так как Миша особо не увлекался спиртным, он очень быстро хмелел.

Однажды он с отцом сидел вечером дома, за столом. Они ужинали. Точнее сказать, это и ужином - то не назовешь. На столе была, как всегда, горилка, один маринованный огурец, 100 - граммовый нарезанный шмоток сала и черный хлеб.

- Ну, сынок, как там Ленин? Справляешься?

- Ну да.

- Это хорошо, это редкость. Общаться с самим Лениным - то, пусть даже мертвым.

Миша учуял в словах отца иронию и вспыхнул:

- Да, бать, это редкость. И мне нравиться с ним общаться. А знаешь, почему нравиться? Потому что он - Ленин. Пусть даже он мертвый, но он с именем, с мировым именем. Лучше общаться со знаменитым трупом, чем с живой бездарью. Чтобы я ни сказал, он со всем согласен. Это же гениально, со мной согласен сам Ленин. Может, ему просто нечего сказать мне? Одно его молчание дороже любых слов и предложений таких людей, как ты. А ведь мертвецы знают много иностранных языков, и все же молчат. Понял? Ну, а ты - то че, бать, все пьешь и пьешь. Тебе че, интересов в жизни никаких, да?

- А, умный уже стал. Что значит, с Лениным общаешься. Ха-ха (громко смеется)...

- Ты, отец, совсем уже с ума сошел. И совесть свою потерял. Ни ума, ни фантазии.

- Э, ...сынок, сынок. Вот ты гордым стал, надменным, а как те деньги нужны, сразу ко мне то бежишь, к отцу своему. Зависим ты все равно от меня, Мишка. Лучше синица в руках, чем яйца в жопе.

- Чепуху мелишь ты бать, ей богу, чепуху. Ну ты ж обязан же помогать мне, сынку - то своему. Сколько мочи есть, столько и обязан. Разве нет?

-?...

- А что с тобой философствовать то, бать. У тебя акромя водки в уме ничо нета, если вообще у тя ума осталася. Отцом - то мне уж пора быть, а не тебе. Какой из тя отец - то?

Миша упрекнул отца очень серьезным тоном, даже оскорбляя его. Но так как Иваныч действительно из-за водки потерял облик человеческий, поэтому его хватило только на то, чтобы сказать своему сыну: