Страница 87 из 115
Падая с лавки и одновременно проваливаясь в какой-то яркий бездонный колодец, ничего уже не видя, он успел еще услышать голос Кирилла. Только первый слог:
- Го...
Но тут же пропал и голос. И все пропало.
Очнулся он оттого, что плеснули ему воды в лицо.
Очнувшись, увидел прежде всего Азаргу, который стоял на коленях перед ним и торопливо подкладывал ему под ноги чурки. Тут же стоял и Нохой с саблей в руке. Как-то не сразу Глеб сообразил, что сам он кожаными поводьями накрепко привязан к осине - единственной, росшей одиноко, в двадцати аршинах от дома. Привязан чуть выше земли - лапти его несколько вершков не доставали до нее.
Все, казалось ему, происходило вокруг как-то медленнее, чем взаправду. Воду в лицо ему из ковша плеснул один из татар, сидевших рядом с Баядером. Плеснув, пошел обратно к столу, возле которого стояли теперь остальные. Пока он шел, Глеб, озираясь вокруг, заметил, что многие из татар, развалившихся на траве вокруг костра, обгладывая кости, с интересом смотрят на него. Разглядел он, наконец, и Кирилла, ползающего на коленях возле стола. Голова у Глеба гудела. Он приложил к ней правую руку, и только тут заметил, что она у него почему-то свободна.
Навстречу татарину с ковшом направился сам Баядер. И, распластавшись в траве, Кирилл схватил его за красный сапожок. Тогда, рассердившись вдруг, сотник вырвал от него ногу и загнутым носком сапога ударил старика в лицо. Тот остался лежать.
- Ну что, харакун, - сказал, подойдя к нему, Баядер. - Не передумал?
Глеб молчал.
- Сожжет ведь тебя Азарга. Я не шучу.
- За что? - спросил он тихо.
- За дерзость, - спокойно ответил Баядер. - И за глупость тоже. Ты сам рассуди - Азарге ведь ты ничем не поможешь. Он вор - ему так и так голову отрубят. А себя еще можешь спасти. Возьми саблю, - он кивнул Нохою, и через голову Азарги тот вложил рукоять ее в свободную руку Глеба.
Рукоять была костяная, гладкая, удобная для руки. Глеб сжал ее ладонью, и лицо вора, выкладывающего поленицу под его ступнями, дернулось зло.
- Вот так, - спокойно кивнул Баядер. - Теперь размахнись немного, ударь. Не трудно совсем, харакун. Дрова рубишь? Это еще проще.
Глеб смотрел на саблю в своей руке, а тем временем многие из татар, стали подниматься с земли и, переговариваясь между собой, посмеиваясь, подходили поближе к осине - поглазеть на любопытное зрелище. Азарга уже заканчивал с поленицей. Последние чурки подложив впритирку к лаптям Глеба, отпрянул назад и сел на землю вне досягаемости от сабли. Тогда Нохой, рассердившись, выкрикнул что-то зло, пнул его сапогом в спину, и снова тот оказался на коленях под рукой Глеба.
- Ну, давай, харакун, давай, - подбодрил его Баядер. - Мы все тут за тебя. Думаешь, охота нам эту падаль еще к Итилю везти? Время уходит - бей!
Мысли путались в голове у Глеба.
"Марья, Митя, Любавушка, - мелькало в голове его. - Что с ними-то будет? По миру пойдут? Вот ведь, вопросы неразрешимые... Без козы теперь. Хоть кобыла есть. Идешь к костру... Господи, направь и укрепи, дай разуму исполнить волю Твою."
Время и вправду уходило. Кто-то из татар уже принес и подал Азарге горящую головню из костра. И не мешкая тот сунул ее в просвет между нижних чурок. Стал ждать нетерпеливо, покуда примутся они.
В наблюдавших за представлением татарах колыхнулось волнение. Кто-то цокнул языком, покачал головой, другие загомонили громче, руками указывая друг другу то на Глеба, то на Азаргу. Один - маленький и смуглолицый - выскочил вдруг вперед, снизу вверх, скривившись и пытаясь поймать взгляд Глеба, что-то попытался объяснить ему ломаным языком:
- Ты, харакун, гореть, гореть будет! Ай-а!.. Азарга плохая! Азарга рубать, рубать! - наотмашь замахал он рукой.
Глеб увидел, как Кирилл, очнувшись возле стола, пополз к нему на коленях по траве, но остановился на полпути и простер руки.
- Заруби его Глеб, заруби! Простит Господь! Получится же, будто сам на себя ты руки наложил. О детишках вспомни!
"Не успел додумать о гневе-то Божьем. Что-то другое Кирилл говорил. Непосильных испытаний не посылает Господь... Времени мало. Больно-то будет небось. А смог бы зарубить с удара? Это ведь с размаху нужно. Что же, труп-то они тогда здесь хоронить оставят?"
Сжимавшая рукоять сабли ладонь Глеба была потной.
Нижние чурки занялись, наконец. Нохой уже не снимал ноги со спины Азарги, не позволяя тому уйти из-под Глеба. Сам же, не отрываясь, смотрел ему в лицо.
Вдруг потерял терпение Баядер.
- Руби, Харакун, руби! - закричал он. - Поздно будет! Глуп ты, хоть и упрям. Сам ведь увидишь, что глуп - правды о богах не знаешь. Руби, говорю тебе - награжу!
Вдруг сразу несколько крупных огненных язычков выскочили из-под верхних чурок и лизнули лапти Глеба. Несколько мгновений прошло, и словно острая стрела, нестерпимая боль пронзила тело его с пят до головы. Ладонь его с бешеной силой сжала рукоять сабли, он замахнулся, и Азарга оскалился на него снизу вверх.
Но в это мгновение вдруг оказалась перед ним Лушка Косая с разрубленным плечом, корчащаяся на земле, Семен Кузня, суетящейся добить ее. Видение было так живо, что почувствовал он даже митькину голову у себя на животе. Только на мгновение это остановило его, но было довольно. Сабля выпала из его руки. Все вокруг потемнело и расплылось. И боль исчезла тогда.
Последнее, что успел он еще разглядеть, был удивленный и испуганный взгляд Нохоя.
Глава 34. ЛЖЕЕПИСКОП
Сегодня днем к отцу Иннокентию пришла молодая женщина. Храм был закрыт - службы давно уже разрешены были только по субботам и воскресеньям. Она постучалась домой к нему и сказала, робея немного.
- Здравствуйте, батюшка. Не могли бы вы открыть мне церковь - хоть на несколько минут? Я из Зольска специально пришла. Мне очень нужно.
Она была статна и красива, темные волосы ее были забраны под платок, и большие карие глаза с длинными ресницами были необыкновенно выразительны. Отец Иннокентий помнил, что была она у него в церкви только еще позавчера - на воскресной службе. Он обратил на нее внимание тогда - очень уж выделялась она - и ростом, и красотой - в толпе богомольных старушек. Но до того, кажется, не видел он ее вовсе.
Он сначала только покачал головой в ответ - он всегда отказывал в подобных случаях, потому что и гораздо меньшего повода бывало довольно, чтобы навсегда закрыть храм. Но когда, не споря более ни словом, лишь потупясь огорченно, уже повернулась и пошла она прочь, как-то вдруг мутно сделалось у него на душе, и сердце его кольнуло.
Неужели вот так просто откажет он в молитве человеку, прошедшему - туда и обратно считать - 12 верст ради нее? Девушку молодую, в кои веки пришедшую к нему в храм - одну из тысячи, наверное - через все эти их ячейки и комсомолы вдруг потянувшуюся к Богу - неужели развернет от порога, отправит назад - страха ради иудейска? Да ведь закроют они его храм, если захотят, и без всякого повода. Зачем вообще тогда держится он за него всеми правдами и неправдами, если вот так откажет ей теперь?
- Постойте, - окликнул он ее, и она обернулась.
- Почему же, матушка, спешка у вас такая?
Она вернулась к крыльцу.
- Я уезжаю сегодня из Зольска - насовсем. И вряд ли там будет церковь - в том месте, куда я еду. Мне бы только Матери Божьей свечку поставить. Я быстро.
Да нет, не похожа она была на провокаторшу. Отец Иннокентий внимательно смотрел ей в глаза. Не встречал он провокаторов с таким взглядом. Или слишком уж это профессионально - не стали бы они так усердствовать ради него.
- Хорошо, - сказал он ей. - Подождите.
Может быть, еще и просто скучно было ему весь этот день. Он взял ключи от церкви, запер избу, велел ей подождать у главного входа, а сам пошел в обход, отпер небольшую дверцу со стороны алтаря. Пройдя насквозь через пустой храм, он отворил перед ней одну из створок, пропустил ее и снова запер изнутри. Перекрестясь на пороге, она вошла и остановилась возле прилавка, поджидая его.