В октябре

- Поди сначала вымой руки, а потом садись за стол, - сказал отец.

- Слушаю, папа!

Костя ушел умыться.

- Какие мальчишки? Как они посмели? - хрустя пальцами и взводя глаза, вопрошала Анна Петровна розового купидона на расписанном потолке.

Купидон целился куда-то стрелой и, лукаво улыбаясь, молчал. Не ответил и серебряный самовар, к которому затем обратилась с вопросом Анна Петровна, и даже совсем смолк, перестав кипеть. Молчали и стены. Молчал и Федор Иванович, к которому наконец обратилась его супруга. Он налил себе красного вина, отпил немного и закурил. Закинув голову, он пускал колечки, пронзая их тонкой струйкой дыма, и прислушался: с чердака над сводом доносились какие-то шорохи, стуки.

- Какие мальчишки? Я вас спрашиваю, Федор Иванович! - повторила Анна Петровна.

- Должно быть, у нас на чердаке расплодились крысы. Возятся, как лошади, - ответил Федор Иванович.

Костя вернулся в столовую умытый, с приглаженными щеткой мокрыми волосами. Шрам на щеке и глаз припудрены. Костя переоделся в пижаму расшитую венгерскими шнурами, обулся в туфли-шлепанцы.

Он молча сел за стол и принялся за еду. Мать, успокоенная его домашним видом, опять спросила:

- Какие мальчишки тебя били, мой мальчик?

- Да они не били, а только хотели отнять оружие. Наши мальчишки Еванька с Андрюшкой. Дворников и кучеров...

- Что? Что?.. Федор Иванович, слышишь? Ты должен велеть кучеру и дворнику, чтобы они наказали своих сыновей.

- Хорошо, матушка, хорошо! Можно это отложить хоть до завтра?

- До завтра? Можно.

- Ну, а теперь давай поговорим серьезно. Винтовку и патроны я у тебя отбираю.

Костя взглянул на мать, прося поддержки. Анна Петровна сказала едко:

- Твой отец хотел сам драться на улицах, да не достал ружья.

Федор Иванович махнул рукой, задел стакан с вином и пролил на скатерть.

Рассердясь на свою неловкость, он встал и вышел из столовой.

Часы глухо и мягко пробили три. Где-то отозвались в другой комнате другие жидким серебристым звоном.

Мать и сын притихли.

- Поздно. Ты завтра спи дольше. Тебе надо отдохнуть...

Анна Петровна прижала к груди голову сына и баюкала его, укачивая. Вдруг она вздрогнула и застыла...

Над сводом столовой ей послышались шаги.

- У нас кто-то на чердаке...

- Крысы, мама...

Анна Петровна, боясь дышать, потянулась к звонку.

Вошла Лизавета Ивановна и, ни на кого не глядя, принялась убирать со стола.

- Лизавета Ивановна, у нас чердак заперт? - спросила Анна Петровна.

- Конечно, - тихо ответила горничная.

- Ключ где?

- Ключ у Ферапонта, - так же тихо и ровно ответила горничная, продолжая работу.

- Никто не ходил на чердак?

- Никто. Мы не сушим на чердаке.

- Там кто-то есть... Вот послушай... Да перестань же стучать посудой!

Лизавета Ивановна притихла. Что-то стукнуло сверху.

Анна Петровна вздрогнула:

- Кто же это?

- Это домовой, - ровно и тихо ответила горничная, собирая серебро со стола.

- Что за вздор! - Анна Петровна рассмеялась.

- Нет, не вздор! Он уходит из дому... Он собирает пожитки. Укладывается...

- Фу! - отдулась Анна Петровна. - Позовите дворника, кучера и Михайла Семеныча - пусть осмотрят чердак сейчас же.

- Все спят. А дворник дежурит.

- Мама, чтобы тебя успокоить, я пойду сейчас на чердак, и один, предложил Костя.

- Ночью на чердак не ходят! - заявила Лизавета Ивановна.

- Нет-нет, я не пущу тебя! Конечно, все это вздор! Пойдем, милый, спать...

И, обняв сына, Анна Петровна увела его из столовой.

Синие глаза

Утро встало над Москвой серое, холодное. Легкий ветерок подметал улицы, кидая в лицо прохожих противную холодную пыль. Над городом нависло густое облако колокольного звона. Разбитыми клячами тащились по улицам обшарпанные трамваи, увитые по бокам роями серых солдат, и непременно с мальчишкой на "колбасе" последнего вагона. У хлебных и овощных лавок стояли бранчливые очереди.

- Кто за вами? Я последний! - произнес обычную формулу Андрюшка Кучеров, становясь в очередь.

- Становись, - не оборачиваясь к Андрюшке, сказал солдат с белыми мучными пятнами на спине и аккуратно свернутым мешком под мышкой.

- А ты читал, чего на стенах наклеено? Листочки Военно-революционного комитета. В Петербурге началось. Керенского прогнали, - сказал Андрюшка.

- Полно врать-то! - оглянулась женщина впереди мешочника.

- Ты за хлебом?

- За хлебом.

- Что это у тебя карточек так много? - спросил солдат.

- Я за весь дом. Да еще у нас раненые в лазарете... У меня пропуск на двоих.

- А у тебя тоже много. Ты что, тоже из лазарета?

- Вроде этого.

- К нам теперь и от нас без пропуска ни туда, ни сюда. Юнкера, наверное, теперь до Манежа распространились.

- А документы, - осторожно спросил солдат, - спрашивают?

- Обязательно.

- Батюшки светы! А я из дому ушла рано! - всполошилась баба. - Ни юнкеров, ни пропусков не было. И документов нет - одни карточки. Уважаемый, - обратилась она к солдату, - будь любезный, запомни меня. Я за пропуском побегу. Запомни синие мои глаза...

- Верно, красавица, глаза синие! - подтвердил солдат.

- Не пустят, - заметил Андрюшка.

- Все одно побегу... Граждане, запомните мои синие глаза. У меня трое малых ребят дома.

Она покинула очередь и хотела бежать, но в эту минуту на Волхонку от Моховой влетел грузовик. В кузове тесной кучей стояли, качаясь и толкаясь, юнкера и стреляли назад вдоль улицы из винтовок с примкнутыми штыками.

Очередь прижалась к окнам магазина. Вслед за грузовиком из-за угла вывернулся второй. В нем густо стоял народ в картузах, с винтовками без штыков, направленными вперед; не стреляя, грузовик гнался за юнкерами. Женщина с синими глазами кинулась поперек улицы, хотела прошмыгнуть между грузовиками. Юнкерские пули защелкали по мостовой. Женщина вскрикнула и упала ничком.

Второй грузовик круто повернул, едва не вылетев на панель, чтобы не задавить женщину. Грохнули и с этого грузовика выстрелы, и он помчался дальше, нагоняя юнкеров.

Очередь разбежалась. Из всего народу осталось только двое: солдат и Андрюшка.

- Теперь я первый, - сказал солдат, - а ты последний.

Улица в обе стороны несколько минут была совсем пуста. Гремели запоры железных ворот. Из окон запертой продовольственной лавки смотрели на улицу испуганные продавцы.