Алкамен - театральный мальчик

Ветер переменился. Хлопали паруса, слышалась громкая команда. Море стало с грохотом накатывать пенистые валы и выбрасывать на берег обломки и утопленников. Там, на афинском берегу, высоко на скале сияла нестерпимым светом золотая точка: это царь Ахеменид, восседая на троне, наблюдал за ходом морского сражения.

Если вы развернете свиток Эсхила, вы прочтете там волнующие строки, которые он написал спустя много лет после этого памятного дня.

Погибло много: камнями побитые

С пращей ременных, стрелами пронзенные,

Летящими со свистом с тетивы тугой.

Но, наконец, одним отважным приступом

Ворвались. Рубят... истребляют, бьют,

Пока у всех дыханья не похитили.

И застонал, увидев дно страданий, Ксеркс,

На крутояре, над заливом, трон царя

Стоял. Оттуда он глядел на войско все.

Порвав одежды, Ксеркс вопил пронзительно,

Отдал приказ поспешный войску пешему

И в гиблом бегстве потерялся.

Солнце приближалось к закату и припекало ужасающе. Это был час, когда афиняне, привыкшие к лени, вкушают обеденный сон.

Воины угостили меня лепешками, рыбой, мочеными яблоками, дали глоток воды, как настоящему воину, и меня разморило. Бессилие парализовало мои руки и ноги. Еще бы - ведь я почти не спал последние три ночи, держался одним возбуждением.

И я лег среди поверженных .знамен, среди разбросанного оружия, среди неубранных убитых, но заснуть не мог от душевного напряжения.

Гремели трубы, народ с радостными кликами бежал навстречу победителям. С корабля сошел Фемистокл, с ним вожди демократии. Медленно шли, разговаривая со встречными воинами, ободряя раненых беженцев. Надо бы встать, идти им навстречу, но сил нет встать. Вот они остановились надо мной, и из свиты стратега выдвинулся Мнесилох.

Как? И он жив и невредим? Да, да, вот он улыбается и единственной рукой расправляет бороду, словно говоря:

"Вертелся, крутился и к вам прикатился".

- Что это? - спрашивает Фемистокл. - Этот мальчик тоже убит?

- Нет, - отвечают воины. - Он не спал три ночи. Это очень храбрый мальчик.

Фемистокл, прищурившись, бросает на меня свой обычный иронический взгляд: "Да, да, мол, знаем, как он бежал с корабля, оставив товарища, нарушив воинскую дисциплину".

- Но он же не знал, - говорит мне в оправдание добрый Мнесилох, - что Артемисия решила перейти на сторону афинян.

А вот и сама Артемисия - шагает слегка враскачку, как ходят моряки; звенят ее многочисленные подвески, и дума прорезала морщиной ее крупное, мужское лицо.

Бронзовый рев труб становится все нестерпимей; колышется пурпурный дракон на мачте "Беллерофонта", слышится дружный крик афинян, которые преследуют разбегающийся флот царя царей.

АФИНСКОЕ КЛАДБИЩЕ

Через два года я вернулся с войны. Я очень важничал, раздумывал, не отпустить ли мне усы и бородку, чтобы быть похожим на Фемистокла или Ксантиппа.

Город лежал грудой развалин - на целые кварталы растянулись обгорелые остатки стен, поля щебня и бурьяна. Жители ютились в шалашах и палатках, но уже высились строительные леса, дымились кучи извести; тысячи новых рабов из числа военнопленных трудились в каменоломнях, добывая материал для возведения беломраморных Афин.

Теперь я бестрепетно расхаживаю по рынку возле рядов, где торгуют рабами. Рабов так много, что для них устроили особый рынок, и там поминутно выводят на камень продажи то стыдливую персиянку, то мускулистого фракийца, то грустного ионийца-ремесленника. Рынок выплеснулся за ограду, шумел в улицах и переулках, казалось, что все в Афинах кинулись очертя голову торговать - менять, продавать, покупать, наживаться.

- Благородные и щедрые! - слышится елейный голос. - Мужи афиняне! Взгляните на этого раба. Ай-ай-яй, какие мышцы, какая грудь! Вот истинный Геракл, клянусь богами! Ай-ай-яй!

И работорговец восторженно цокал языком. Меня даже бросило в жар: да ведь это мои старые знакомые - лидиец и египтянин! Судя по их благородным посохам и белой одежде, они приобрели себе почетные права и теперь торгуют безбоязненно на рынке.

Я постарался встретиться взглядом с египтянином. В его узких глазах, красноватых, как кремень, не отразилось ни удивления, ни страха. "Ты ступай своей дорогой, парень, - как бы говорили эти глаза, - у тебя своя дорога, у нас своя":

Есть харчевня возле Акрополя, где поэтичный Илисс струит голубоватые воды по плоским камням долины.

Я пригласил туда Мнесилоха, который совсем одряхлел и почти ослеп. Тонконогая девочка-найденыш, которую старик назвал Микой, водит его теперь в Пританей бесплатно обедать - единственная награда за участие в войне.

Мы возлегли на свежем воздухе, где тень платана похожа на черное вдовье кружево. Нам подали мелкую рыбу, зажаренную в сухарях, салат из маслин, медовую дыню. Маленькая Мика сосредоточенно лакомилась финиками.

- Пища богов! - вздыхал Мнесилох, обсасывая беззубым ртом ломтик дыни. Он стал дряхл, и никто уже не приглашает его попировать, поразвлечь хозяев, переночевать...

- Пейте, ешьте! - потчевал я. - Алкамен теперь богат. Оказывается, боги есть. После стольких мытарств они наконец сделали Алкамена человеком.

- Ох, - шепелявил Мнесилох, - лучше иметь чистое сердце, чем полный кошелек.

- Не бубни, старик. После битвы при Микале сам лавровенчанный Ксантипп уделил мне долю из добычи, отнятой у персов.

- А Килик? Ведь Килик жив и верховодит храмом. А народное собрание приняло закон, чтобы всех рабов, разбежавшихся во время войны, возвращать прежним хозяевам.

- Но я же не просто сбежал, я воевал и имею награды. Что ты, Мнесилох, чепуху болтаешь? А помнишь, как ты укрощал Килика одним упоминанием о сокровищах, похищенных при Марафоне? Нельзя ли как-нибудь выяснить дело с тем, чтобы Килика сразить окончательно?

- Кто же после Саламина, Платой и Микале помнит о Марафоне? Да и Мнесилох уже стар, не способен возвысить голос в народном собрании. А дряхлого льва и муха обидит. Впрочем, сынок, конечно, я помогу тебе всем, что будет в моих слабых силах. Лучшее ведь, что есть у человека, - это верный друг.

Э, Мнесилох, теперь утешай не утешай, а испортил настроение человеку. Я гладил по голове маленькую Мику; она укачивала первую в своей жизни куклу, которую я привез ей из Милета. А ведь правда, как я упустил из расчетов Килика?

- Что же ты теперь? - промолвил Мнесилох. - Торговлю откроешь или заведешь мастерскую? Или, быть может, останешься во флоте?

- Ну нет, я навоевался, хватит с меня! Торговля, мастерская - это тоже не по мне. У меня иные планы. Пока я о них умолчу; надеюсь, что Фемистокл, Ксантипп и другие демократы мне помогут.

Сгорбленный нищий, опираясь на костыль, просил милостыню. Слуга стал гнать его, размахивая салфеткой, но Мнесилох вынул медную монетку и дал нищему, а я кинул серебряную.

И вдруг я вспомнил: хитро прищуренные крестьянские глаза, лицо, выдубленное ветрами и солнцем под цвет каштана... Да ведь это Иолай, тот самый, который когда-то вез раненую Мику через Эгалейские пущи!

- Иолай, это ты? Ты меня не узнаешь? Что с тобой случилось, старый товарищ?

- Не узнаю, не узнаю... - бормотал Иолай, торопясь уйти; видимо, ему не нравилось, когда его узнавали старые знакомые.

- Да ведь это я, Алкамен. Помнишь, мальчик, который дрался с варварами в ночь перед Саламинской битвой. Помнишь, как ты вез в колеснице раненую девочку и потом конь твой пропал?

Лицо нищего замкнулось в сеть морщин. Казалось, он соображает, выгодно или невыгодно признавать.

- Да, да, отважный мальчик, бедная девочка. Трудно признать, конечно... Годы прошли... Такой красивый, видный юноша стал, настоящий господин...

- Ну хватит, старик, дурака валять, - прервал я. - Раб, налей чашу и подай этому человеку.

Слуга, не скрывая презрения, подал. Иолай не стал отказываться, выпил единым духом, высморкался, стал разговорчивым:

- Помнишь, я говорил тогда? Так и вышло: дом сожгли, виноградник вытоптали, лошадь пропала, семья разбрелась.