Страница 24 из 39
Петр хочет пробудить дремлющую Россию. Но, вводя гласность и выборное городское самоуправление, он не столько заботится о свободе и просвещении, сколько хочет подправить фискальную* систему так, чтобы налоги не оседали в бездонных карманах изворовавшихся воевод, а потекли в государственную казну. 30 января 1699 г. издается указ, который предоставляет право торгово-промышленному люду столицы и некоторых городов из-за убытков, которые они терпят от воевод, избирать из своей среды бурмистров - "добрых и привдивых людей". Они ведали бы не только казенными сборами денег, но и судными, гражданскими и торговыми делами.
Но нелегко пробуждалась Россия. Из 70 городов только 11 приняли новые уложения. Остальные ответили, что выбрать в бурмистры им некого, а некоторые еще и добавили, что довольны своими "правдивыми" воеводами.
Но и Петр от своего не отступился - взял и сделал городское самоуправление обязательным. Теперь в Бурмистрову палату, как в кассу, будут поступать налоги с российских городов. Отсюда их легко брать и использовать по его, Петрову, усмотрению, в основном на подготовку к войне.
Он вообще слыл правителем, который раз что задумает, то непременно и сделает - не пожалеет ни сил, ни средств, ни даже жизней. Поэтому любое сопротивление ломал сурово и непреклонно, как просек в чащобе прокладывал. Да еще и приговаривал: "Хотя что добро и надобно, а новое дело, то наши люди без принуждения не сделают". И принуждал, да так, что кости трещали. Это знал Прокофий Богданович, При постройке гавани Таганрога для своего черноморского флота царь десятки тысяч людей положил, но построил.
* * *
Не мог не видеть Прокофий Богданович, что нововведения Петра с первых же дней раскололи Россию пополам. Одни считали его деяния великим злом, а другие - великим благом.
Многие русские люди (и не только из окружения Петра, которых он протащил за собой по загранице, но даже из простонародья) понимали, что обновление России нельзя было отдать постепенной и размеренной работе времени: слишком много его уже было упущено. Поэтому обновление нужно толкать вперед натужно, что есть силы. И такие усилия Петра встречали у них поддержку.
Но доходило до Прокофия Богдановича и другое: необычайное, можно сказать, враждебное сопротивление Петровым нововведениям. Каскад реформ, обрушившихся на Россию, ошеломил современников, привыкших к размеренной, тихой жизни, к кичливому самодовольству - у нас-де порядки от Бога, отцами и дедами освящены. И хотя из каждой прорехи проглядывали отсталость и разгильдяйство, а в теремах, не таясь, хвастали друг перед другом всем привозным, заграничным, которое явнобылосделанолучше, чем свое, домашнее, менять жизненный уклад не хотели - на наш век, мол, хватит.
Поэтому и сопротивление реформам было скрытым. Их взахлеб хвалили вслух, так чтобы мог услышать царь, а потом просто не выполняли. Отсюда облик Петровых реформ - это быстрое, почти молниеносное решение и медленное, на замот, исполнение. Как выразился один из современников Прокофия Богдановича: "Трудится великий монарх, да ничего не успевает, помощников у него мало; он на гору сам-десять тянет, а под гору миллионы тянут: как же его дело скоро будет?"
Хуже всего, что народ не понимал смысла и целей Петровых реформ. По словам такого тонкого знатока русской истории, как В. О. Ключевский, во время преобразовательной работы Петра народ оставался в тягостном недоумении - что же такое делается на Руси? Нововведения оборачивались для него принудительным трудом, ломкой освященных временем обычаев и верований. И неудивительно, что реформы с самого начала вызвали глухое противодействие основной массы народа.
Той осенью и зимой Россия впервые почувствовала тяжесть Петровой десницы. Может быть, вначале его действия выглядели как разрозненные, сумасбродные и не связанные между собой какой-либо единой мыслью и планом, а порой даже и как шалость державного монарха - что ж, ему было всего 26 лет. Но очень скоро стало очевидно, что все дела его: обрезание бород и рукавов, изменение календаря и денег, пострижение царицы и издевательство над древними ритуалами, создание полков иноземного строя и постройка флота в Воронеже и, наконец, начавшаяся ломка приказов и введение городского самоуправления - четко выстраиваются в одну линию, которую можно обозначить как "борьба со старым, обновление и приведение в движение огромной страны, застывшей в сонном покое инерции и довольства".
ГЛАВА IX ПЕРВЫЕ ПОДВИЖКИ
За дипломатическими хлопотами не заметил Прокофий Богданович, как зима к Карловицам подступила.
"Здесь стоит стужа великая, и дожди, и грязь большая, в прошедших днях были бури и ветры великие, которыми не единократно наметы иаши и палатки посорвало, и деревья переломало, и многие передрало; а потом пришел снег и стужа, а дров взять негде и обогреться нечем... Не стерпя той нужи, польский посол уехал в Петр-Варадын. Только я до совершения дела, при помощи Божей, с своего стану никуда не пойду и дела своего смотрити буду".
Зима и туркам гонор поубавила. Даже строптивый Маврокордато приказал с посыльным передать Возницыну, что студено. Понял, отлично понял Прокофий Богданович, на что намекает хитрый грек, и тотчас послал ему в подарок кафтан свой малинового сукна, подбитый мехом чернобурой лисы, "с нашивкою турскою и пуговицами обнизанными". Однако шубы собольей не послал: "Ведаю, что н примет". А вот вин разных, икры паюсной, спинок осетровых и белужьих послал с чернецом Григорием вдосталь.
Посредников тоже не забыл. С простотой необыкновенной, но, очевидно, характерной для того далекого времени Прокофий Богданович скрупулезно запишет: "Я не для дела, но для любви их к себе и для нынешнего зимнего времени, челом бью им по шубе собольей..." Глядишъ, и переговоры легче пойдут.
Встреча с турецкими послами и вправду должна была состояться со дня на день. Для таких встреч на берегу Дуная уже специальный дом построили. Хоть и не дворец, но весьма достойное сооружение - два этажа, окон много. Внизу большая зала для заседаний, по бокам ее две комнаты для каждой из участвующих в переговорах делегаций, а позади комната для посредников*. Хорошо придумано. Говорят, сам Маврокордато подсказал, как делать, чтобы споров из-за рассадки избежать.
* * *
Первая встреча Возницына с турецкими послами Рами-Магометом и Маврокордато состоялась 9 ноября. Началась она несколько необычно для ревнителей протокола. То ли посредники с турками время не рассчитали, то ли Возницын нарочно задержался, только партнеры по переговорам встречали его стоя. Надо полагать, это было впечатляющее зрелище. Большой и грузный, в длинном до пят кафтане, опушенном серыми соболями, и в высокой шапке с диковинным украшением из хороших алмазов, он не вошел, з вплыл в залу. На шее у него было шесть или семь ожерелий из драгоценных камней. От перстней на пальцах также исходило сияние. Что и говорить, умел форсу напустить Прокофий Богданович. Наверное, тишина стояла, когда следовал он к своему месту, а "по поздравлении" сели все вдруг. Напротив Возницына на скамье разместились оба турецких посла, по правую руку английский посол лорд Пэджет, по левую - голландский посол Яков Колиер. Для толмачества был взят вездесущий "дохтур" Посников, а записывал беседу подьячий Михаил Родостамов.
После общих вступительных слов с обязательным перечислением титулов государей перешли к делу. Возницын сразу же взял быка за рога и заявил о готовности положить в основание будущего мира принцип сохранения за каждой стороной завоеванных земель - кто чем владеет. "И было о том, - докладывает Прокофий Богданович в Москву, - больше часа спору".
Дело в том, что турки, известные как упорные и стойкие переговорщики, прибегли к хитрому маневру. Не отрицая предложенного Возницыным принципа, они как бы обошли его и стали говорить о "приращениях", то есть о возвращении Турции земель, которые отвоевали у них русские. Но Возницын твердо стоял на своем: дескать, слышать ни о чем не хочу, пока тот принцип не будет положен в основу мирного договора.