Страница 3 из 25
Сэм Знахарь уставился на Тень.
– Ты откуда? – спросил он.
– Игл-Пойнт. Индиана.
– Врешь, засранец, – сказал Сэм Знахарь. – Я спрашивал, откуда ты родом. Откуда твоя семья?
– Из Чикаго, – ответил Тень. Его мать девочкой жила в Чикаго, там она и умерла полжизни назад.
– Как я и говорил. Большая буря грядет. Ты лучше не высовывайся, мальчик-тень. Это как… как зовут те штуки, на которых стоят континенты?
– Тектонические плиты? – подсказал Тень.
– Вот-вот. Тектонические плиты. Будто они съезжаются, так что Северная Америка наползает на Южную, и тебе совсем не след оказаться меж ними. Сечешь?
– Нисколько.
Карий глаз медленно подмигнул и совсем закрылся.
– Черт! Не говори потом, что я тебя не предупреждал, – сказал Сэм Знахарь и затолкал ложкой в рот дрожащий ком оранжевого плавленого сыра.
– Не буду.
Ночь Тень провел в полудреме: то засыпал, то просыпался снова, прислушивался к ворчанию и храпению нового сокамерника на нижней койке. Через несколько камер дальше по коридору мужик всхлипывал, скулил и завывал, как животное, и время от времени кто-нибудь кричал ему, чтобы он, черт побери, заткнулся. Тень старался не слушать. Он давал омывать себя пустым минутам, таким тягучим и одиноким.
Еще два дня. Сорок восемь часов, которые начались с овсянки и тюремного кофе и охранника по имени Уилсон, который сильнее необходимого стукнул Тень по плечу и бросил:
– Тень? Туда.
В глотке Тени застрял страх, горький, как старый кофе. Надвигается беда.
Гадкий голосок в голове нашептывал ему, будто ему прибавят еще год заключения, бросят в одиночку, отрежут руки, отрубят голову. Он сказал себе, что все это ерунда, но сердце у него ухало так, что, казалось, вот-вот вырвется из груди.
– Не понимаю я тебя, Тень, – сказал Уилсон, пока они шли по коридору.
– Чего вы не понимаете, сэр?
– Тебя. Слишком уж ты, черт побери, тихий. Слишком вежливый. Отсиживаешь, как старик, а тебе сколько? Двадцать пять? Двадцать восемь?
– Тридцать два, сэр.
– Что ты за человек? Латинос? Цыган?
– Не знаю, сэр. Может быть.
– Может, у тебя в роду ниггеры. У тебя есть в роду ниггеры, Тень?
– Возможно, сэр. – Расправив плечи, Тень глядел прямо перед собой, сосредоточиваясь на том, чтобы не дать охраннику себя спровоцировать.
– Да? А вот меня от тебя жуть берет. – У Уилсона были песочного цвета волосы, песочное лицо и песочная улыбка. – Ты скоро от нас уходишь.
– Надеюсь, сэр.
Они прошли через несколько КПП. Всякий раз Уилсон показывал бэдж. Вверх по лестнице – и вот они уже стоят перед дверью кабинета начальника тюрьмы: на двери табличка черными буквами «Дж. Пэттерсон», а возле двери миниатюрный светофор.
Верхний огонек горел красным.
Уилсон нажал кнопку под светофором.
Еще пару минут они стояли в молчании. Тень пытался убедить себя, что все в порядке, мол, утром в пятницу он сядет на самолет в Игл-Пойнт, и все же сам себе не верил.
Красный огонек погас, загорелся зеленый, Уилсон толкнул дверь. Они вошли.
За все три года Тень видел начальника тюрьмы всего с десяток раз, и то издали. Один раз, когда начальник привел на экскурсию в тюрьму какого-то политика. Другой – во время беспорядков, когда начальник выступал перед собранными по сто человек заключенными и говорил, что тюрьма переполнена и останется переполненной, и потому им лучше свыкнуться с таким положением вещей.
Вблизи Пэттерсон выглядел еще хуже. Лицо у него было длинное, а седые волосы топорщились военной стрижкой. Пахло от него «Олд-спайсом». Позади него красовалась полка книг, в названии каждой из которых имелось слово «Тюрьма»; стол был совершенно чист и пуст, если не считать телефона и отрывного календаря «Дальняя сторона». В правом ухе торчал слуховой аппарат.
Тень сел. Уилсон встал позади его стула.
Открыв ящик стола, начальник достал дело, которое положил перед собой на стол.
– Здесь сказано, что вы были приговорены к шести годам за физическое насилие при отягчающих обстоятельствах и нанесение побоев. Вы отбыли три года. Вас должны были освободить в пятницу.
«Должны были?» Тень почувствовал, как в желудке у него екнуло, и спросил себя, сколько еще ему придется отбыть – год? Два? Все три?
– Да, сэр, – только и сказал он. Начальник тюрьмы облизнул губы.
– Что вы сказали?
– Я сказал «Да, сэр».
– Тень, мы выпустим вас сегодня во второй половине дня. Выйдете на пару дней раньше.
Кивнув, Тень стал ждать дурных известий. Начальник тюрьмы вперился в бумагу в деле.
– Это пришло из больницы «Джонсон Мемориэл» в Игл-Пойнте… Ваша жена… ваша жена умерла сегодня на рассвете. Это была автокатастрофа. Мне очень жаль.
Тень снова кивнул.
Провожая его назад в камеру, Уилсон не произнес ни слова. Все так же молча он открыл дверь и дал Тени пройти, а потом вдруг сказал:
– Это как в хохме про хорошую и плохую новость, а? Хорошая новость: мы вас выпускаем пораньше, плохая новость: ваша жена умерла. – Он рассмеялся, будто это было действительно смешно.
Тень вообще ничего не ответил.
В оцепенении он собрал пожитки, а потом большую часть их роздал. Геродота Ло'кого и книжку про фокусы с монетами он оставил на койке, туда же с мимолетным уколом совести бросил пустые металлические диски, тайком пронесенные в камеру из мастерской, которые служили ему вместо монет. Снаружи будут еще монеты, настоящие монеты. Он побрился. Он оделся в гражданское. Он прошел одни двери, другие, третьи, зная, что никогда больше через них не пройдет, и чувствуя внутри себя пустоту.
С серого неба сеял мелкий холодный дождь, который грозил обратиться в снег. Замерзшие льдинки били Тень по лицу, а капли успели промочить тонкий плащ, пока он шел к желтому, некогда школьному автобусу, которому предстояло отвезти недавних заключенных в ближайший город.
К тому времени когда они сели в автобус, все промокли насквозь. Сегодня уезжало восемь человек. В четырех стенах оставалось еще пятнадцать тысяч. Пока в автобусе не заработала печка, Тень дрожал от холода на сиденье и спрашивал себя, что ему теперь делать, куда ехать.
Непрошено перед глазами возникли призрачные картинки. В воображении он покидал другую тюрьму, много лет назад.
Он слишком долго провел заточенным в комнате без света; борода у него отросла, волосы спутались. По серой каменной лестнице охранники вывели его на площадь, заполненную яркими красками, предметами, снующими людьми. Был ярмарочный день, и его оглушили шум и краски, он прищурился на солнце, заливавшее светом площадь, чувствуя в воздухе запах соли и чудесных предметов на ярмарке, а слева от него на воде сверкали солнечные блики…
Дернувшись, автобус остановился на красный свет.
Вокруг завывал ветер, и дворники тяжело шуршали взад-вперед по лобовому стеклу, размазывая очертания города красными и желтыми неоновыми пятнами. Сумерки только-только спускались, а за стеклом как будто уже была глубокая ночь.
– Черт, – пробормотал мужик на сиденье позади Тени, протирая ладонью запотевшее стекло, чтобы получше разглядеть мокрую фигуру, спешившую по улице. – Вон там шлюха идет.
Тень сглотнул. Тут ему пришло в голову, что он еще даже не плакал… что вообще ничего не чувствует. Ни слез. Ни горя. Ничего.
Ему вспомнился парень по имени Джонни Ларч, с которым он делил камеру в начале первого года. Тот рассказал однажды о том, как, проведя пять лет за решеткой, вышел с сотней долларов в кармане и билетом в Сиэтл, где жила его сестра.
Добравшись до аэропорта, Джонни Ларч предъявил билет женщине за стойкой, и она попросила у него водительские права.
Он их показал. Срок действия прав истек пару лет назад. Оператор сказала, что просроченные права не считаются документом. А он возразил, что, может, для вождения они и недействительны, но это чертовски хороший документ, и, будь он проклят, кто на фотографии, по ее мнению, если не он собственной персоной?