Страница 4 из 11
Я мечтал о больших городах с широкими светлыми проспектами и площадями, на которых и дышится как-то по-особенному глубоко и радостно, с ежедневной, ежечасной новизной ощущений; о городах, где живут интересные добрые сердцем, умные люди, и чтобы всех их узнать, не хватит целой жизни.
И вот - десятилетка позади. Выпускной вечер. Прощание со школой. Рассвет на бастионе Акших-бобо. Бывшие одноклассницы в белых платьицах. Брызги шампанского на белесой, тысячелетнего замеса глине крепостной стены. Последний взгляд на окутанный синеватой дымкой город детства...
Андрей сделал несколько затяжек подряд и затушил сигарету.
- Первые дни я ходил по Одессе сам не свой от счастья. Каждый дом казался мне шедевром архитектуры, каждый встречный - венцом человеческой эволюции.
Он улыбнулся и покачал головой.
- Наивно, правда?
- Как знать. - Метревели задумчиво провел по усам большим и указательным пальцами. - Наверное, все мы этим переболели. Продолжайте, что же вы?
- По отношению к зданиям мой восторг еще можно понять. Что же до людей... Вы были в Одессе?
Метревели кивнул.
- Помните оперный?
- Ну еще бы!
- На стипендию не очень-то разбежишься. Но я старался не пропускать ни одной премьеры. А потом еще долго сидел в скверике и любовался театром. Ночью он как-то особенно красив. Скверика, собственно, не было. Во время войны разбомбили угловые здания против театра. Восстанавливать их не стали, просто убрали мусор, разбили цветники и поставили скамейки.
Из обрубленной стены нелепо торчали кирпичи, и дверь с улицы вела прямо в темный, словно туннель, коридор. Дверь почему-то никогда не закрывалась, и однажды ночью меня окликнул оттуда чей-то маслянистый голос:
- Ты, пижон, иди сюда!
Я сделал вид, что не слышу, но голос не унимался. Подлый нагло уверенный в своей безнаказанности, он выплеснул на меня поток липкой площадной брани. Судя по смешкам и хихиканью, он там был не один.
Конечно, благоразумнее всего было встать и уйти, но я вдруг отчетливо понял, что если уйду, то до конца своих дней потеряю уважение к самому себе. И пошел на этот голос, и вбежал в темную пасть коридора, слепо размахивая кулаками и ничего не различая во мраке. Кажется, я все-таки зацепил одного, но тут что-то острое впилось в левый бок, и потолок обрушился мне на голову...
Говорят, меня нашли утром с пропоротыми в трех местах легкими, переломом ребер и сотрясением мозга.
Андрей дрожащими пальцами достал сигарету, но Метревели поднялся с кресла, мягко взял ее и положил обратно в пачку.
- Рассказывайте дальше, Андрюша, и постарайтесь не волноваться.
- Дальше... - Рудаков вздохнул. - Дальше была больница. Четыре с половиной месяца. А потом ребята из горкома комсомола выхлопотали путевку в санаторий на Карпатах.
Тогда-то я впервые увидел и полюбил горы. Понял, что не смогу без них жить. Забрал документы из иняза, поступил на географический. Стал метеорологом. Уехал работать на Памир. А теперь... Теперь горы нагоняют на меня ужас...
Несколько дней спустя Рудаков встретил Сандро Зурабовича перед завтраком в расцвеченной багрянцем и желтизной пустынной аллее парка.
- Гуляете? - улыбнулся доктор.
- Следую вашим советам. Поменьше никотина, побольше кислорода.
Метревели укоризненно покачал головой.
- Напрасно иронизируете. Понять ваш скепсис могу, согласиться - ни-ни. Ваш друг говорит, что у вас бессонница, а с этим шутки плохи, можете мне поверить!
"Ну и стервец же ты, Боренька! - с досадой подумал Рудаков. - Хотел бы я знать, о чем ты еще натрепался!"
- А отчего у меня бессонница, он, конечно, тоже сказал?
- Вы знаете, отчего она у вас?
"Молодец, Борька! Хотя какой смысл делать из этого секрет?"
Андрей вздохнул.
- Знаю.
- И давно это началось?
- Полгода назад.
Метревели присвистнул.
- Ну, а причина? Мне, как врачу, вы можете сказать все... Если хотите, конечно.
- Хорошо, Сандро Зурабович. Я вам расскажу все. - Андрей огляделся и, увидев ярко раскрашенную скамейку, пригласил: Давайте присядем.
И он рассказал Метревели про ту страшную февральскую ночь, несвязно, перескакивая с одного на другое, волнуясь и снова переживая ужас беспомощности и отчаянья, и вновь слышал леденящий душу нечеловеческим спокойствием голос Галины, грохот и рев лавин, которые оборвали ее жизнь, вдребезги разнесли мир, где он был счастлив, и по злой прихоти оставили в живых его самого - одинокого и задыхающегося, словно выброшенная на песок рыба...
Андрей попытался закурить, но пальцы дрожали, и спички ломались одна за другой.
- Успокойтесь, Андрюша. - Метревели взял у него коробок, чиркнул спичкой и поднес огонек к сигарете. - Возьмите себя в руки.
Рудаков несколько раз жадно затянулся сигаретой, не ощущая вкуса, откинулся на спинку скамьи и виновато глянул на собеседника.
- Жалок?
- Не мелите вздор, батенька! - Метревели хотел что-то добавить еще, но передумал и, достав из кармана часы, щелкнул серебряной крышкой. - Вам пора идти завтракать.
Андрей пропустил его слова мимо ушей.
- Знаете, о чем я думаю все это время?
- Вы обещали говорить все, - мягко напомнил Метревели.
- Иногда кажется, что сумей я во всем разобраться, мне стало бы легче.
- В чем именно?
- Понимаете, этого не могло быть! У нее не было с собой рации. А если бы даже и была, аппаратура на станции не могла включиться сама собой.
- Галлюцинация?
- Не знаю. Чем больше я об этом думаю, тем больше мне кажется, что я схожу с ума. Этого не могло быть, но я могу поклясться, что это было!
Андрей подобрал с земли прутик и стал рассеянно передвигать им опавшие листья. Он сидел согнувшись, глядя под ноги, и голос его звучал невнятно и глухо.
- Помогите мне, Сандро Зурабович. Ведь правда, - это по вашей части?
- Не совсем, - покачал головой Метревели. - Судя по тому, что вы рассказали, это скорее из области парапсихологии.
Он мягко похлопал Андрея по колену.
- Не надо отчаиваться, Андрюша. Я, правда, давно не практикую, но ваш случай - особый. Давайте пока не будем спешить. Я свожу вас на обследование, и тогда картина станет яснее.
Ветер прошумел в вершинах деревьев. Несколько оранжевых листьев, кружась, опустились на влажный асфальт. Басовито и громко прогудел пароход, будто над самым ухом провели пальцем по мокрому оконному стеклу.