Колодец старого волхва

— Нельзя позволить всяким пришлым на нашей же земле наших людей бить и бесчестить! — горячо говорил он перед тысяцким. — Пусть они свое дело делают и свой чин помнят! Князь наш светлый их в свой город жить пустил, от змеев степных уберег, а они бесчинства творят!

— Земля тут все же не твоя, а княжья, — спокойно возражал ему Вышеня.

Каждый четверг ему приходилось выслушивать немало жалоб и разбирать немало споров. Тысяцкий хорошо помнил, кем и зачем сюда посажен. В новом городе, свободном от остатков родового уклада и вечевого обычая, вся власть принадлежала князю Владимиру.

— А чего вам с них причитается — на то княжий устав есть, — степенно рассуждал Вышеня. — Князь наш всякую вину велел судить честно: обиженному взять свое и князю — свое. Вот теперь и разберем, какая на ком обида. Сказывайте, кто свару первым начал?

Но ответить на этот простой вопрос оказалось далеко не просто. Ни Громча, ни Зимник с Молчаном не соглашались признать себя зачинщиками. А их товарищи и родичи, как и вчера, вступались за своих. Разбирательство вышло бурным. Особенно горячо за гончаров вступался оружейник Шумила. Он бы не был он, если бы прошел мимо такого дела. А возможность встать против вечного противника — Добычи — только подогревала его ретивость. Шумила и старшина гончаров доказывали, что спор и драку первыми начали замочники, Добыча кричал вовсю, пытаясь доказать, что виноваты во всем гончары. Даже спокойный нравом Вышеня не выдержал и рявкнул:

— Молчать, воронье посадское! Всех взашей! Спорщики умолкли, и тысяцкий быстро выяснил, что ни Добычи, ни Шумилы не было на месте драки до ее начала. Явор тоже успел только к ее разгару и в видоки не годился.

— Что же мне с вами делать? — говорил тысяцкий. — Не божий же суд вам творить. Драка — еще не поклеп…

— Это нам не годится. — Межень покачал головой. — Хоть и бранили нас обидными словами, а нам еще работать надо, руки целыми нужны.

Хмурый, с колючей темно-русой бородой, в беспорядке торчащей во все стороны, гончар сейчас был похож на свернувшегося ежа. Заранее готовясь оказаться виноватым, он все же не хотел уступать. Мучась каждым мгновением этого суда, он сам же затягивал его, упрямо не желая брать вину на себя. Продажа за зачин драки обошлась бы ему куда дороже, чем богатому замочнику. А предложенное тысяцким древнее средство узнать правду годилось ему еще меньше. Для божьего суда требовалось взять в руки раскаленное железо, и ответчик, даже и доказав свою невиновность, долго не мог работать руками.

— Боятся они! — тут же воскликнул Добыча. — Не хотят отвечать, а боги-то видят, они их ложь покажут! Перун Праведный им воздаст!

— Не тревожь бога небесного попусту. Ты-то сам железо возьмешь? — спросил тысяцкий, переводя взгляд на него. — Или молодец твой будет отвечать?

Зимник хмуро покачал головой. Самому себе он не мог не признаться, что первым дал волю рукам. Молчан тоже помнил, что первый стал задирать Громчу. Ни один из них не решился бы взять в руки раскаленное железо — из этого испытания мог выйти с честью только тот, кто твердо верил в свою правоту. По своей воле замочники, пожалуй, и вовсе бы не пошли жаловаться тысяцкому на обидчика, а при случае разочлись бы с ним сами.

— Что же делать? — снова спросил тысяцкий. — Дело не головное, чтоб его богам судить… Может, еще кто из ваших знакомцев там был?

— Медвянка была, — обронил Громча и тут же покраснел, устыдившись, что в таком важном деле первой ему на ум пришла девушка. Молчан презрительно усмехнулся — чего с него спрашивать, неуча неумытого, у него одни девки на уме!

— А, Медвянка! — Тысяцкий тоже усмехнулся. Больше он не удивлялся тому, что простой гончар задрался с именитым замочником. — Вот оно что! Где шум, там уж верно она! Что же теперь не пришла?

— А она, верно, с Надежей по стенам пошла, — сказал кто-то из посадских старцев. Они собирались в гридницу со своих концов и улиц, чтобы следить за справедливостью суда и в случае надобности давать воеводе советы. — Надежа собирался стены смотреть, а она, видно, за ним увязалась. Любопытная…

Сидевший тут же Явор улыбнулся про себя и незаметно прижал к груди Медвянкин платок, который со вчерашнего дня так и носил за пазухой. Едва только произнесли имя дочери старшего городника, как Явор вспомнил ее улыбающееся, задорное и красивое лицо, лукаво-ласковый взгляд, и вчерашнее смутно-приятное чувство снова шевельнулось в его сердце, уже сильнее и ярче.

— Эй, сыщите-ка Надежину дочку, — велел тысяцкий своим отрокам. — Уж она-то глазаста, она-то, верно, видела, кто кого первым обидел.

Кто-то в гриднице засмеялся, а Добыча обиженно нахмурился. Ему казалось зазорным, что на суд, где дело касалось и его, зовут видоком девку, хоть и городникову дочь. Но возражать замочник не посмел — решать дело божьим судом ему тоже не хотелось. Имена богов горохом сыпались с его языка, но на самом деле Добыча до жути боялся их недремлющей силы.

Надежа явился довольно быстро. За отцом шла и Медвянка, очень довольная тем, что самому тысяцкому понадобилось ее свидетельство. Но Надежа не дал ей покрасоваться перед воеводой и гридями.

— Кончай, воеводо, разговоры разговаривать, надо за дело приниматься, — от порога заговорил старший городник. — На полуночной стороне на валу оползень грозит. Скликай людей вал поправлять. Сами разумеете — травень пришел, мир да покой ушел.

Мигом позабыв о тяжбе, старшины Окольного города заговорили о новой тревоге. Все пестрое население Белгорода было обложено повинностью по строительству и укреплению стен. Старшины улиц и концов принялись с жаром обсуждать и делить работу, спорить, кому сколько людей посылать на починку вала. А тысяцкий увидел в этом удобный случай покончить с надоевшей ему тяжбой.

— А заместо продажи за вашу свару, братие-дельники, приговорим так: с замочников двум десяткам работников завтра быть на валу и с гончаров двум десяткам. И самим зачинщикам быть первыми, а из поруба их отпущу, — решил он. — И оставим дело сие с миром.

Межень остался доволен, как не смел и надеяться. Работать на валу все равно пришлось бы, а теперь, даже если по приговору тысяцкого ему с сыновьями и придется перетаскать больше земли, это все же будет легче, чем расплачиваться деньгами.

А Добыча снова нахмурился: решение тысяцкого обидело его не меньше самой драки. Это что же выходит, его замочники ничем не лучше чумазых гончаров?! Но ему пришлось смириться и промолчать: на дворе был месяц травень, тревожная пора, когда по новой траве печенежские роды и орды пускались к пределами славянских земель в поисках добычи. Общая опасность уравнивала всех, теперь было не время для ссор.

Крепостные стены Белгорода были удивительным сооружением. Когда десять лет назад Владимир Святославич задумал построить между стугнинскими рубежами и Киевом город-крепость, который стал бы щитом для столицы, для этого дела были призваны самые умелые городники. Долго они спорили, как сделать этот щит поистине нерушимым. Земляные валы, которыми славяне и прежде обводили свои городища, были недостаточно надежны — оползали от времени и дождей и постоянно требовали множества рабочих рук для починки. И Надежа, тогда еще молодой, но умелый и толковый мастер, придумал средство. Он задумал построить дубовые клетки, наполнить их глиняным кирпичом и сверху засыпать землей. Долго он размышлял, чертил лучинкой на земле и писалом на бересте, строил маленькие крепости, в локоть высотой, для пробы. Конечно, такая затея требовала еще больше времени и труда, но князю Владимиру она понравилась, а средств для важных начинаний он не жалел. Надежу князь поставил во главе всего строительства и не обманулся — крепостные валы Белгорода вышли высокими, крутыми и прочными. Поверх валов было поставлено два ряда дубовых городен, наполненных землей, а над ними шла площадка, покрытая крышей. Между опорами крыши оставались проемы — скважни. Даже тех, кто видел новый киевский детинец, стены Белгорода поражали высотой и неприступностью, и Надежа по праву гордился своей работой. Князь Владимир оставил его старшим городником Белгорода и не забывал своей дружбой.