Страница 15 из 20
Итак, скажу еще раз, в разных больницах, на разных отделениях и персонально каждому - мучения разные. И не может быть иначе. Сама система, при которой тот, кто отправлен на принудительное лечение, отдается в полное и бесконтрольное распоряжение спецпсихбольницы, без какой бы то ни было возможности обжалования, порождает произвол, который выражается в любых мыслимых формах, создает условия для мучительства людей и издевательства над ними в меру низости персонала конкретной больницы. Все разнообразие этих мучительств не опишешь. Но есть общее, без чего не может обойтись ни одна спецпсихбольница, даже та, которая укомплектована честным и доброжелательным персоналом. Не может потому, что это общее заложено в самой идее спецпсихбольниц.и оно-то как раз и является главным мучительством.
Это главное - полная безнадежность.
Форпостов, рассказывая о своем прибытии в Черняховскую СПБ, сказал: "Как в темную глубокую яму провалился. И никаких надежд когда-нибудь отсюда выбраться." И действительно, семьи у него нет - значит, нет и связи с внешним миром. "Выздороветь" тоже невозможно. Ведь у политических "болезнь" и "преступление" - это одно и то же. Ты говоришь (у следователя), что в СССР нет свободы печати, - значит, ты клеветник, преступник. Ты то же самое говоришь врачу-психиатру - тот говорит: это бред, психическое заболевание. Ты говоришь (у следователя), что выборы надо сделать выборами, а не спектакли единодушия разыгрывать,- значит, ты преступник, ты против советских порядков, ты антисоветчик. То же самое ты повторяешь психиатру - он тебе записывает "идеи реформаторства", а если ты еще, не дай Бог, скажешь, что так долго продолжаться не может, - тебе добавят еще и профетизм (пророчество), так что у тебя уже клубок шизофренических симптомов. Чтобы вылечиться от такого "заболевания" или хотя бы "выйти из болезненного состояния", надо отказаться от своих убеждений, "наступить на горло собственной песне". Морально растоптать самого себя.
Выздороветь - это значит признать, что ты совершил все инкриминируемые тебе "преступления" и совершил их в состоянии психической невменяемости, что ты понял и прочувствовал это и впредь не совершишь ничего подобного. Сделать такое, совершить такую гражданскую казнь над самим собой не так-то просто. А не пойти на это, не согласиться "выздоравливать", - значит идти на неопределенно долгое "лечение", в пределе до конца жизни. Тут подумаешь. И я не удивляюсь, что есть такие, кто "раскаивается" в содеянном и обещает прекратить подобную деятельность в будущем. В этом нет удивительного, т.к. альтернатива - пожизненное заключение - не менее страшна.
Моей жене тоже советовали уговорить меня "раскаяться". И совет этот давали люди, мною очень уважаемые и мужественные, которые сами вряд ли пошли бы на раскаяние, но они не считали себя вправе требовать того же от старого и уже достаточно травмированного жизнью человека. Я очень благодарен жене за то, что она не довела эти советы до меня. Мне от них было бы еще труднее. И сейчас, когда для меня уже все позади, я удивляюсь не тому, что кто-то раскаялся, а тому, что "раскаявшихся" так ничтожно мало. Я никого из "раскаявшихся" не осуждаю и не считаю, что кто-то вправе их осудить.
Если мать, отнятая от маленьких детей, добровольно идет на пожизненное заключение, это более ненормально, чем если она платит за возвращение к своим крошкам неправдивым "раскаянием". Позор не ей - позор системе, которая мать поставила перед такой альтернативой. На системе лежит позор и за возвращение таким же путем мужа к любимой жене и четырем малолеткам, из которых один грудной. А от любого человека разве допустимо любой ценой добиваться ложного признания? Ведь это же духовное убийство. Человек должен сам себя оболгать, морально уничтожить под угрозой неопределенно долгого и даже пожизненного заточения, связанного с многочисленными тяготами, лишениями, унижениями и опасностями.
Друг всей нашей семьи Александр Сергеевич Есенин-Вольпин, который на собственной шкуре познал спецпсихбольницы, пишет в своем очерке:
"Сопоставьте все - отсутствие юридических гарантий, принуждение к обывательским представлениям об адаптации, неопределенность срока, патологическое окружение, страх перед неизвестными лекарствами, грубость обстановки, изоляцию и невозможность заниматься даже тем делом, каким можно было бы позволить заниматься в тех условиях".
Ну, а теперь "... представьте, что Вас, такого, как Вы есть сегодня, поместили туда же и от Вас требуют только одно - искреннее признание того, что с Вами поступили правильно". Без такого признания Вас не выпустят и будут наращивать и наращивать давление на Вас - лекарственное (это в любой больнице) и просто физическое, в виде избиений, например (это тоже большинству придется пережить). "Только представив себе все это, - заключает А. Есенин-Вольпин, можно начать понимать, что такое принудительное лечение". (Курсив везде мой П.Г.)
Такова общая картина применения так называемых "мер медицинского характера". Остановлюсь еще и на некоторых деталях его осуществления как общих для всех спецпсихбольниц, так и относящихся к инициативе каждой из них.
Начну с лекарственного воздействия на больных. Об этом уже писалось много, особенно в связи со зверским лекарственным воздействием на Леонида Плюща в Днепропетровской СПБ. Поэтому я ограничусь лишь некоторыми личными наблюдениями.
Наиболее распространенное лекарство - аминазин - прием внутрь и внутримышечно. Меня поразило количество, назначаемого для приема внутрь, буквально горсть таблеток на один прием. У регулярно принимающих аминазин обесцвечено небо и язык, они утрачивают вкусовые ощущения, чувствуют постоянную сухость во рту, жжение и боли в животе. Но если они пытаются уклониться от приема таблеток, им назначают внутримышечные инъекции. Когда я впервые увидел, каковыми могут быть последствия от этих инъекций, я был потрясен. Мне неоднократно довелось видеть на фронте ранения в ягодицы. Такое ранение по фронтовой медицинской классификации, как и ранение с повреждением кости, относится к тяжелым. Но то, что я увидел в Черняховске, а затем и в 5-й Московской городской больнице (ст. Столбы), было страшнее виденного на фронте. Обе ягодицы почти сплошь исполосованы ножом хирурга. И в той и в другой больнице процедурные сестры объяснили мне, что это результат инъекции аминазина. Аминазин очень плохо рассасывается, а у многих мышцы вообще его не приемлют - блокируют. В результате образуются болезненные узлы, которые страшно мучительны для больного. Мешают ему ходить, сидеть, лежать, спать. Удалить же их можно только оперативным путем.