Мальчишка Педерсенов

Мама положила в мешок бутерброды и термос с кофе. Кофе будет холодный. И руки, когда стану есть, будут застывшими, даже если не сниму перчаток. Жевать будет больно. Горлышко термоса, если буду пить из него, будет холодное, я пролью на подбородок, и там кофе схватится льдом, а если из крышки, она прилипнет к губе, обожжет, как плохое виски, которое и слизнуть противно, а потом сорвет кожу.

Саймон попал в яму. Он не мог выбраться, напугался, и сани пошли боком. Мы ехали по насту, но сейчас правый полоз застрял в мягком снегу. Папа раздраженно хмыкал и успокаивал Саймона.

Вот дурость-то, сказал Ханс.

Он оступился. Не я же лошадь, черт.

Не знаю. Саймон только навоз толчет, сказал Ханс.

Папа аккуратно отпил.

Обойди и выведи его.

Йорге сидит с того боку.

Обойди и выведи его.

Сам. Сам обойди. Сам завел.

Обойди и выведи его.

Иногда снег казался голубым, как небо. Не знаю, что выглядело холоднее.

Да господи, пойду. Я с этого боку, сказал я.

Папаша твой с того боку, сказал Ханс.

Как-нибудь сам знаю, где я, сказал папа. Как-нибудь знаю, где нахожусь.

Да хватит вам, черт бы вас взял. Иду сейчас, сказал я.

Я сбросил одеяло и встал, но у меня все занемело. Ослепительность снега бросилась на меня и боль от окружающего пространства. Вылезая из саней, я ударился щиколоткой о железную скрепу. Боль пронзила ногу и отдалась во мне, как от топорища, когда неправильно ударишь. Я выругался и подождал перед тем, как спрыгнуть. Снег казался плотным и твердым, как цемент, и я ни о чем не мог думать, кроме боли.

Десять лет знаешь про эту скобу, сказал папа.

Снег доходил мне до паха. Пистолет впивался. Я побрел кругом ямы, стараясь идти на цыпочках, чтобы снег не доставал до паха, - но бесполезно.

На птицу хочешь выучиться? сказал Ханс.

Я взял коня Саймона за уздечку и стал тянуть и уговаривать. Папа ругался на меня сидя. Саймон лягался, брыкался и вдруг рванул. Правый полоз зарылся в снег. Сани развернуло, и левым боком они сильно ударили Саймона сзади под колени. Саймон вскинулся, вышиб копытом щепку из саней, а потом дернул вперед, запутав вожжи. Сани встали прямо, и правый полоз вырвался из снега. Папина бутылка покатилась. Стоя в снегу, я увидел, как он пытался ее поймать. Саймон пошел вперед. Сани боком сползли в яму, вытоптанную Саймоном, и левый полоз поднялся над снегом. Саймон остановился, хотя папа упустил вожжи и только держался за сани и кричал про бутылку. Снег лез мне в глаза и за шиворот.

С какой это радости он в яму полез? передразнил Ханс папу.

Где моя бутылка? спросил папа, глядя с саней во взрытый снег. Йорге, пойди найди мою бутылку. Она тут где-то в снег упала.

Я попробовал отгрести снег, стараясь, чтобы больше не набивался в карманы, в рукава и за шиворот.

Слезай и сам ищи. Твоя же бутылка.

Папа свесился с саней.

Если бы не был таким дураком безруким, она бы не упала. Где ты учился лошадь вести? Не у меня ты этой дурацкой ухватке научился. Видел я дураков, но такого безрукого дурака не видел.

Он обвел рукой кругом себя.

Бутылка где-то тут упала. Не могла далеко деться. Закупорена, слава богу. Ничего, не пропадет.

Снег залезал мне между лопаток. Пистолет выскользнул из-под пояса. Я боялся, что он выстрелит, как сказал Ханс. Я прижимал его к себе правой рукой, не пускал его в штанину. Мне это не нравилось. Папа кричал, где искать.

Ты ее прятал. Ты же мастер прятать. Ты и найди. Я не умею искать. Ты сам сказал.

Йорге, ты понимаешь, мне нужна бутылка.

Тогда слазь к черту и найди.

Она мне нужна, понимаешь?

Тогда слазь.

Если слезу - я не за бутылкой слезу. Я тебя макну и буду держать, пока не задохнешься, сопляк нахальный.

Я стал ногами расшвыривать снег.

Ханс смеялся.

Постромка порвалась, сказал он.

Чего тут, черт, смешного?

Говорил тебе, что она перетерлась.

Я раскидывал снег. Папа следил за моими ногами.

Черт. Не тут. Он показал. Ты, Ханс, про все лучше всех знаешь, сказал он, наблюдая за мной. Узнал какую ерунду - сразу другим говоришь. И тогда другие знают. И могут сделать то, что надо сделать, а тебе делать не придется... Не тут, черт, не тут. Так ведь, Ханс? А сам в сторонку? Ты глубже рой. Как я раньше не догадался? Сказал другому - и с плеч долой. Захребетник ты, вот кто. Мелко роешь, я говорю.

Не мое дело постромки чинить.

Эй, руками работай, руками. Не запачкаешь. И с навозом ты так всегда. Почему это не твое дело? Некогда, что ли? - все с овцами любовь крутишь? Там поищи. Там она должна. Да не там, не там.

Я постромки никогда не чинил.

Там и чинить было нечего, с тех пор как ты здесь. Йорге, кончай пистолет свой дурацкий на пипиську нанизывать, двумя руками работай.

Я замерз, па.

Я тоже. Поэтому и надо бутылку найти.

Если найду, дашь выпить?

Давно ли ты взрослым стал - не вчера ли?

Я уже пробовал, па.

Ха. Чего же? Ты слыхал, Ханс? Пробовал он. Заместо лекарства, как мать говорит? Это - спиртное, спиртное, Йорген Сегрен... Ха. Пробовал, говорит. Пробовал.

Па.

Пробовал он. Пробовал он. Пробовал он.

Па. Я замерз, па.

Может быть. Да слушай, черт, что ты мечешься, как курица дурацкая?

Все равно нам крышка, сказал Ханс.

Крышка - если бутылку не отыщем.

Тебе, может, и крышка. Тебе одному бутылка нужна. Нам с Йорге она не нужна, а старику горе, а? Пропала в снегу.

Перчатки у меня намокли. В рукава набился снег. И в башмаки уже забирался. Я остановился, чтобы выковырять, куда доставал, пальцем.

Может, мамин кофе еще не весь остыл.

Ишь ты. Да. Может. Только это мой кофе, парень. Я еще не пил. И даже не завтракал. Ну, чего встал? Давай. Йорге. Холодно же, черт.

Это я лучше твоего знаю. Ты там сидишь сухой, угрелся и командуешь; а я делаю, и снег ко мне набирается.

Ишь ты. Да. Это верно.

Папа откинулся назад и ухмыльнулся. Он потянул одеяло на себя, а Ханс потянул обратно.

Согреться легче, когда двигаешься, каждый знает. Что, не так, Ханс? Согреться легче, когда двигаешься, верно?

Ага, сказал Ханс. Если у тебя одеяла нет.

Понял, Йорге? Будешь шевелиться - хорошо тебе будет, тепло. Жалко, если ссака-то твоя застынет. И мозолей на сиденье не натрешь, если двигаешься. Так, Ханс?