Страница 3 из 4
Мысль господина советника оценили по достоинству, и писцу, дабы потом уже не отвлекаться от документов следствия, поручили покончить с отчетом о том, какая прожорливость отличала арестанта. Восемь с половиной фунтов отборного мяса да ведро доброго дорогого бургонского - ежедневно! Ради того, чтобы расследование дало ощутимые результаты...
В то время как купец и не подозревал, что должен неистово предасться чревоугодию, Рыбакляч и Жобль раздумывали, на какое благое дело употребить его имущество? Оба терпеть не могли скупость, когда это качество принадлежало кому-то другому, а собственная их щедрость, если относить ее к выдумке, просто умиляла.
- Посмотрите-ка на этот холст! - сказал один.
- Замечательно огромный холст... - подхватил другой, и они встретились взглядами, захваченные общей мыслью. Сердца у них так и заколотились.
В сумерки Жобль уселся на Рыбакляча, они накрылись холстом, предварительно проделав в нем отверстия для глаз, и отправились в деревню к охотнику Брагману, который настолько славился жестокосердием, что никто из знавших его не мог бы сказать, чего в нем больше: злой страсти к охоте или охоты позлобствовать? Отличала его и страстишка к скабрезностям, а также к рассуждениям о помолвке и женитьбе.
Два сообщника были на пути к нему, и Икота, услышав их разговор, представил опасный замысел во всем его хитроумии. Не замедлив посоветоваться с Тобиасом и Розетомом, он поспешил к знакомой девочке Йозефине. Ее отец и мать, взяв с собой маленького сына, уехали в торговую слободу за покупками, собираясь вернуться только утром, и подросшая Йозефина, уже, можно сказать, девица, сама хозяйничала на кухне: тушила сосиски в глиняных горшочках с соусом и квашеной капустой. Хотя дом стоял в стороне от деревни, Йозефине не было страшно. Забор новый, высокий, ворота надежно заперты, двор стережет собака.
Девушка, помешав в горшочке, возвращала его в печь, когда залаяла собака, а под окном раздалось мяуканье.
- Что ты так рано возвращаешься, мой кот? - спросила Йозефина, отворяя окно. - Учуял вкусное, а мыши пусть гуляют?
Но кот не появился. В окно дунуло - со стола слетели хлебные крошки. Йозефина хотела сказать: "Странно!" - но не успела. Горшочек вдруг выдвинулся из печки, крышка приподнялась, а сам он наклонился.
- Я узнала тебя! - изумленно вскричала девушка. - Добро пожаловать, добрый дух из леса!
В тот же миг она увидела возле печки маленького красивого кавалера в зеленом кафтане, расшитом серебряными узорами.
- Молодая хозяйка! - произнес гость с поклоном. - Ты стряпаешь лучше, чем старые повара в замках! - он тут же отправил в рот полсосиски и ложку тушеной капусты. - Как жаль, что я спешу! - и, вздохнув, поведал про беду, что приключилась с Простуженной Вороной. Бедная, она зябнет на кусте вербы, потому что ее дупло заняли крикливые бродяги-галки. А Икоте некогда с ними возиться - Жобль и Рыбакляч хотят привести в лес охотника Брагмана. Обитатели леса беззащитны, пока духи больны.
- Одна ты можешь спасти нас! Но надо поторопиться!
- Идем! - отозвалась девушка. - Когда зовут на помощь, надо идти.
Кавалер в знак восхищения опустился перед нею на колено. А потом объяснил, что нужно сделать...
Он не мог взмыть ввысь и понести ее к Простуженной Вороне: волшебной силы оставалось совсем немного. И они пустились бегом. Пространство то заливал сероватый свет, то облака трепаными космами прикрывали луну - тогда кусты и деревья причудливо колебались в игре неверных проносящихся теней. Из лесной глуши долетали пронзительные крики: началась война филинов и сычей с ночными ястребами. Гадюки принялись воевать с ужами и жабами. А кроты - с мышами. Лось-великан лягнул спавшего кабана, и кабаны, визжа, собирались в стадо, чтобы напасть на лосей. Волки задрали двух ланей и, скаля зубы, готовились к новому разбою.
У Йозефины сердце поднялось к самому горлу от страха! Но она бежала вперед, держась за руку Икоты. Они миновали опушку, стали пробираться сквозь кустарник, как вдруг услышали шепот Тобиаса:
- Тссс! Тише! Они уже здесь - рядом. Розетом следит за ними...
?ж выкатился из травы, осторожно повел друзей неприметной тропкой: в редколесье, где широко стояли старые размашистые каштаны, они увидели охотника Брагмана. С непокрытой головой, с отросшими до плеч волосами, он сутулился, опершись на ружье, а перед ним белело что-то большое - похожее на всадника, накрытого холстиной вместе с конем.
- Прячешься, - Брагман свирепо улыбался. - Судя по поступи твоей лошади, она на диво хороша! Боишься, позавидую, ха-ха-ха!
- Мы теряем время, - донесся голос Жобля. - Скорее на поляну! Стреляй в ворону, потом - в глупца павлина.
- Ну и голосок у тебя! Осел да и только! - Брагман добавил непристойное словечко. - Что мне ворона, что - павлин? Мне нужны олени и красотка-серна. А потом уж - за твое дело.
- Нет! - возопил Жобль, а Рыбакляч сильно стукнул копытом. - Будет так, как уговаривались! Сначала - ворона и павлин! Только тогда я проведу тебя в потайные места... какие там крупные олени! Каких размеров косули! А серна хороша-аа!
- Проклятый колдун, - бормотал Брагман, - думаешь, не знаю, что тебе нужны для колдовства воронья желчь и павлиний зоб? Не вздумал бы на мне испытать свою ворожбу. Еще обручишь с порченой невестой... Уж я буду держать ухо востро. Проходимец! Ишь, как укрылся, чтобы я не узнал да не донес. А надо бы, будь ты неладен! Но что поделаешь... - И он двинулся за приятелями.
- Надо опередить их! - прошептал Икота на ухо Йозефине и помог ей усесться на него. - Держись крепче!
Он собрал остатки волшебной силы и взлетел на высоту смородинового куста. Силы хватило лишь на треть пути: они упали в траву, вскочили и понеслись со всех ног к поляне у Камышового Озера. Позади уже слышались топот копыт и быстрые шаги Брагмана, не перестававшего разглагольствовать:
- Я - охотник, и мне нужна невеста-порох! Такая, чтобы знала цену моим стволам: и тому, что из железа, и тому, что будет потверже, хи-хи-хи...
Йозефина едва успела спрятаться за старый ясень, как Рыбакляч и Жобль, покрытые холстом, появились на поляне. Простуженная Ворона сидела на кусте вербы, дрожала в лихорадке, мучаясь от ночной сырости. Рыбакляч приблизился к кусту, Жобль закричал: