Р В С

Спускаясь по тропке, Димка вдруг остановился, услышав что-то интересное. За поворотом, у берега, кто-то пел высоким переливающимся альтом, как-то странно, хотя и красиво разбивая слова:

Та-ваа-рищи, тава-рищи,

Сказал он им в ответ,

Да здра-вству-ит Ра-сия!

Да здра-вству-ит Совет!

"А, чтоб тебе! Вот наяривает!" - с восхищением подумал Димка и бегом пустился вниз.

На берегу он увидал небольшого худенького мальчишку, валявшегося возле затасканной сумки. Заслышав шаги, тот оборвал песню и с опаской посмотрел на Димку:

- Ты чего?

- Ничего... Так!

- А-а! - протянул тот, по-видимому удовлетворенный ответом. - Драться, значит, не будешь?

- Чего-о?

- Драться, говорю... А то смотри! Я даром что маленький, а так отошью...

Димка вовсе и не собирался драться и спросил, в свою очередь:

- Это ты пел?

- Я.

- А ты кто?

- Я - Жиган, - горделиво ответил тот. - Жиган из города... Прозвище у меня такое.

С размаху бросившись на землю, Димка заметил, как мальчишка испуганно отодвинулся.

- Барахло ты, а не жиган... Разве такие жиганы бывают?.. А вот песни поешь здорово.

- Я, брат, всякие знаю. На станциях по эшелонам завсегда пел. Все равно хоть красным, хоть петлюровцам, хоть кому... Ежели товарищам, скажем, тогда "Алеша-ша" либо про буржуев. Белым, так тут надо другое: "Раньше были денежки, были и бумажки", "Погибла Расея", ну, а потом "Яблочко" - его, конечно, на обе стороны петь можно, слова только переставлять надо.

Помолчали.

- А ты зачем сюда пришел?

- Крестная у меня тут, бабка Онуфриха. Я думал хоть с месяц отожраться. Куды там! Чтоб, говорит, тебя через неделю, через две здесь не было!

- А потом куда?

- Куда-нибудь. Где лучше.

- А где?

- Где? Кабы знать, тогда что! Найти надо.

- Приходи утром на речку, Жиган. Раков по норьям ловить будем!

- Не соврешь? Обязательно приду! - весьма довольный, ответил тот.

Перескочив плетень, Димка пробрался на темный двор и заметил сидящую на крыльце мать. Он подошел к ней и, потянувши за платок, сказал серьезно:

- Ты, мам, не ругайся... Я нарочно долго не шел, потому Головень меня здорово избил.

- Мало тебе! - ответила она, оборачиваясь. - Не так бы надо...

Но Димка слышит в ее словах и обиду, и горечь, и сожаление, но только не гнев.

- Мам, - говорит он, заглядывая ей в лицо, - я есть хочу. Как собака. И неужто ты мне ничего не оставила?..

Пришел как-то на речку скучный-скучный Димка.

- Убежим, Жиган! - предложил он. - Закатимся куда-нибудь подальше отсюда, право!

- А тебя мать пустит?

- Ты дурак, Жиган! Когда убегают, то ни у кого не спрашивают. Головень злой, дерется. Из-за меня мамку и Топа гонит.

- Какого Топа?

- Братишку маленького. Топает он чудно, когда ходит, ну вот и прозвали. Да и так надоело все. Ну что дома?

- Убежим! - оживленно заговорил Жиган. - Мне что не бежать? Я хоть сейчас. По эшелонам собирать будем.

- Как собирать?

- А так: спою я что-нибудь, а потом скажу: "Всем товарищам нижайшее почтенье, чтобы был вам не фронт, а одно развлеченье. Получать хлеба по два фунта, табаку по осьмушке, не попадаться на дороге ни пулемету, ни пушке". Тут как начнут смеяться, снять шапку в сей же момент и сказать: "Граждане! Будьте добры, оплатите детский труд".

Димка подивился легкости и уверенности, с какой Жиган выбрасывал эти фразы, но такой способ существования ему не особенно понравился, и он сказал, что гораздо лучше бы вступить добровольцами в какой-нибудь отряд, организовать собственный или уйти в партизаны. Жиган не возражал, и даже наоборот, когда Димка благосклонно отозвался о красных, "потому что они за революцию", выяснилось, что Жиган служил уже у красных.

Димка посмотрел на него с удивлением и добавил, что ничего и у зеленых, "потому что гусей они едят много". Дополнительно тут же выяснилось, что Жиган бывал также у зеленых и регулярно получал свою порцию, по полгуся в день.

Димка проникся к нему уважением и сказал, что лучше всего, пожалуй, все-таки у коричневых. Но едва и тут начало что-то выясняться, Димка обругал Жигана хвастуном и треплом, ибо всякому было хорошо известно, что коричневый - один из тех немногих цветов, под которыми не собирались отряды ни у революции, ни у контрреволюции, ни у тех, кто между ними.

План побега разрабатывали долго и тщательно. Предложение Жигана утечь сейчас же, не заходя даже домой, было решительно отвергнуто.

- Перво-наперво хлеба надо хоть для начала захватить, - заявил Димка. А то как из дома, так и по соседям. А потом спичек...

- Котелок бы хорошо. Картошки в поле нарыл - вот тебе и обед!

Димка вспомнил, что Головень принес с собой крепкий медный котелок. Бабка начистила его золой, и, когда он заблестел, как праздничный самовар, спрятала в чулан.

- Заперто только, а ключ с собой носит.

- Ничего! - заявил Жиган. - Из-под всякого запора при случае можно, повадка только нужна.

Решили теперь же начать запасать провизию. Прятать Димка предложил в солому у сараев.

- Зачем у сараев? - возразил Жиган. - Можно еще куда-либо... А то рядом с мертвыми!

- А тебе что мертвые? - насмешливо спросил Димка.

В этот же день Димка притащил небольшой ломоть сала, а Жиган тщательно завернутые в бумажку три спички.

- Нельзя помногу, - пояснил он. - У Онуфрихи всего две коробки, так надо, чтоб незаметно.

И с этой минуты побег был решен окончательно.

А везде беспокойно бурлила жизнь. Где-то недалеко проходил большой фронт. Еще ближе - несколько второстепенных, поменьше. А кругом красноармейцы гонялись за бандами, или банды за красноармейцами, или атаманы клочились меж собой. Крепок был атаман Козолуп. У него морщина поперек упрямого лба залегла изломом, а глаза из-под седоватых бровей посматривали тяжело. Угрюмый атаман! Хитер, как черт, атаман Левка. У него и конь смеется, оскаливая белые зубы, так же как и он сам. Жох атаман! Но с тех пор, как отбился он из-под начала Козолупа, сначала глухая, а потом и открытая вражда пошла между ними.

Написал Козолуп приказ поселянам: "Не давать Левке ни сала для людей, ни сена для коней, ни хат для ночлега".

Засмеялся Левка, написал другой.