Серебряная тоска

- Ага. Поэтому мою "Перцовку" тронул.

- Богом клянусь, Сергей Васильевич...

Серёжка, не говоря ни слова, поставил сундучок на пол и вышел. Полминуты спустя он вернулся, несколько смущённый, держа в мокрой руке мокрую бутылку.

- Ну, прости, Корнеич, - сказал он. - Вот тебе откуп за недостойные подозрения.

- Он поставил свою "Перцовку" перед Корнеичем на стол.

- И "Смирновскую" можешь к ней присовокупить, - внёс свою лепту я.

Став обладателем трёх бутылок водки, Корнеич чуть не сошёл с ума.

- Сергей Васильевич, Игорь Ва... Это как же это?!

- Вот так, Корнеич. Ну что, угостишь нас?

- Да я... Господи! Счас закусочку соображу.

- И монтировку, - добавил Серёжка.

- Как? - не понял Корнеич.

- И монтировку, говорю, сообрази.

Корнеич, ничего уже не соображая, "сообразил" и то, и другое.

- Ну, что сначала, - спросил я Серёжку, - водка или сундучок?

- Сначала отпразднуем, - лаконично ответил тот.

Корнеич разлил по стаканам для начала "Перцовку". Закуска была обычная - хлеб, колбаса, лук, кильки в томате.

- Как в раю, - блаженно заметил Корнеич.

- А ты там был?

- Да где мне...

- А хочешь туда?

- Да куда мне...

Мы выпили. "Перцовка" заклокотала в горле и обожгла внутренности.

- Дрянь какая, - сморщился я.

- Лопай, что дают, как писал Антон Павлович.

Я загрёб ложкой (вилок, естественно, не было) несколько килек и отправил их в рот. Закусил хлебом и луком. Немудрящая закуска доставила мне больше радости, чем все сегодняшние плоды всезнания.

- Наливай ещё, Корнеич, - велел я.

Корнеича не нужно было упрашивать дважды. Выпили по второй. На сей раз я закусил колбаской. Это было чуть похуже кильки, но всё равно здорово.

- Здорово, - сказал я.

- Небось, вкуснее, чем Высший Разум? - ехидно спросил Серёжка.

Я быстро проглотил последний кусок.

- Умеешь ты портить настроение, - сказал я, вставая. - Ну, ладно, я пошёл.

- Ты погоди, а сундучок открыть?

- Вот сам и открывай.

- А тебе разве не интересно посмотреть, что в нём?

- Я и так знаю. И тебе уже говорил.

- Одно дело знать, что там золото, другое - запустить в него руку по локоть.

- Какое золото? - хмельно насторожился Корнеич.

- Зубные коронки скифов, - огрызнулся Серёжка. - Так как, Игорёк?

- Скучно всё это, - ответил я.

- А килька в томате - весело?

- Веселей.

- Вот и выходит, что ты со всем своим Космосом - обыкновенный алкаш. Вроде Корнеича. Кроме как выпить и закусить - ничего не надо.

- Может быть.

- Тогда хоть посмотри, как я окунаюсь по локоть в золото, каким нечистым алчным огнём горят мои глаза, плюнь, потому что тебе станет противно, развернись на каблуках и гордо удались.

- Заманчиво, - сказал я.

- Не, ну какое золото? - всё приставал Корнеич.

- Слушай, Корнеич, - не выдержал Серёжка, - водка у тебя есть - ну, так сиди, пей и помалкивай.

Он взял со стола монтировку и, поднатужившись, вскрыл сундук. Заскрипели ржавые петли, хрустнул врезной замок. Крышка откинулась, и по сторожке запрыгали весёлыми бесенятами разноцветные зайчики преломлённого света. Корнеич привстал, вытянув бурую морщинистую шею, и тут же снова рухнул на стул.

- Спаси-помилуй, - пробормотал он.

Серёжка, хоть и был подготовлен к зрелищу, на несколько мгновений окаменел.

- И это всё... моё? - осторожно спросил он.

- Во всяком случае, можешь распоряжаться этим барахлом, как хочешь. Хочешь - с Колькой поделись, хочешь - с Корнеичем, хочешь - сам всё сожри. Я вот только, с твоего позволения, десяток монет золотых возьму.

- Да-да, - залепетал Серёжка, - бери, конечно... сколько надо.

- Братишки, - снова влез Корнеич, - я что-то в толк... Что это? Откуда?

- Не волнуйся, Корнеич, - сказал Серёжка, - у тебя просто белая горячка. Вот мы сейчас уйдём, а ты сосчитай до десяти, выпей ещё, и все болезненные видения рассеются.

Серёжка захлопнул сундучок, подхватил его подмышку, и мы с ним вышли из сторожки. Уже отходя, я не удержался и заглянул в окошко. Корнеич сидел на том же месте, прилежно шевеля губами: "четыре... пять... шесть..."

- Игорёчек, - прошептал Серёжка, - ты точно больше не хочешь ничего... кроме этих десяти монет?

- Хочу, - сказал я, - хочу гораздо большего. Но где ж его взять? Пока, Серый.

Когда будешь убивать меня, постарайся сделать это не больно.

Дождавшись автобуса, я сел по привычке у окна и поехал к отцу.

"Тоска какая, - думал я, глядя на заоконный пейзаж. - Это не у Корнеича белая горячка, это у нас белая горячка, это нам привиделись эти камни, это золото и ВООБЩЕ. Это нам нужно до десяти считать, а потом выпить для храбрости всю оставшуюся водку и застрелиться. Для чего, спрашивается, нужен был этот Высший Разум? Чтоб пугать старушку-вахтёршу, изумлять Кольку знанием, где у него спрятан коньяк, разоблачать Серёжкиного папу и отрывать какие-то дурацкие клады?

И вот это - Вселенная? Вот это - Бог? Вот это - ТО, ДЛЯ ЧЕГО? Это не Высший Разум, это какая-то тоска. Причём, отнюдь не серебряная. Предел мечтаний ростовщика, продажного журналиста-щелкопёра и теле-экстрасенса".

Я доехал до нужной мне остановки и вышел из автобуса. Уже успело стемнеть. По чавкающей слякоти я добрался до папиного барака-общежития и, преодолев унизительное сопротивление дверной пружины, ввалился в его тёплую вонь.

Папа встретил меня, как всегда, в валенках, сидя за застеленным газетой столом прямо на кровати и потягивая с прихлюпом чай из большой эмалированой кружки.

- Здравствуй, папа, - сказал я. - Ну, как дела?

- Да как обычно, - вяло ответил отец. По его голосу трудно было понять, рад он меня видеть или нет. - Проходи, садись. Чаю будешь?

- Чаю? - переспросил я. - Не знаю... Пожалуй...

Отец тяжеловато поднялся из-за стола, отдёрнул белую, слегка засиженную мухами занавесочку и взял с полки гранёный стакан.

- Второй кружки, извини, нет. Не держу. Не для кого. Из стакана будешь?

- Какая разница? - пожал плечами я. - Буду.

Отец заварил мне чай прямо в стакане. Чаинки медленно и скучно оседали на дно.

Отец неожиданно сделал таинственное лицо, показал, засучив рукав, пустую руку, с видом фокусника потянулся к оконной раме и достал из-за неё лимон.

- Красиво жить не запретишь, - сказал он. - Давай я тебе отрежу.

Я, вообще-то, не очень любил чай с лимоном, но отец так очевидно гордился произведённым эффектом, что я не захотел разочаровывать его и кивнул. Отец резал лимон хлебным ножом-пилой. Кусок получился толстый и корявый. Он с шумом плюхнулся в мой стакан, измазавшись не до конца осевшими чаинками. Отрезав себе кусок поменьше, отец сунул остаток лимона назад за окно.

- А вот от тебя опять водкой воняет, - неожиданно заметил он. - И что за радость?

- Никакой, - грустно согласился я.

- Так чего ж ты пьёшь?

- Ничего другого не остаётся.

- Как так?

- Да вот такая жизнь, папа.

- Какая такая?

- В том-то и дело, что никакая. Тяжёлая, одним словом. Озоновая дыра над Антарктидой, война на Ближнем Востоке, а Иди Амин, оказывается, вообще жён своих жрал.

- Тебе что, сынок, деньги нужны?

Где-то внутри я и расплакался и рассмеялся одновременно. Всё правильно, папа, - раз я к тебе пришёл, значит мне снова нужны деньги. Такой сыночек, как я, с иною целью не приходит.

- У нас как раз десять дней назад получка была, - продолжал отец, - так что на червонец могу раскошелиться. А через недельку приходи за вторым.

- Спасибо, папа, - улыбнулся я, - но деньги мне не нужны. Скорее наоборот.

- Что наоборот?

Я молча достал из кармана десять золотых монет и положил их на стол.

- Что это? - удивился отец.

- Возьми. Это тебе.

- Что это? - повторил отец.

- Тут золота тысяч на двадцать будет, - объяснил я. - А продать можно одному коллекционеру. Адрес я тебе дам. Или, если хочешь, могу сам к нему съездить, а тебе привезти деньги.