Серебряная тоска

- Как это не занимаешься? - снисходительно усмехнулся Николай. - А кто "на волю птичку выпускаю"? Это ли не рвание рубахи на груди?

- Нет, - признался Пушкин. - О том и не думал. Образ. А тот приходит о чём и не знаешь - пишешь.

- А тут приходит - о чём и не знаешь - правишь.

- То есть, не знаешь, куда правишь? Не знаешь, куда надо править? Лихо. Прям, как Гоголь с моей подсказки - эх, тройка, птица-тройка, куда, дескать, мчишься ты, сучья мать?.. А не знает, никто не знает, потому как - Рассея!.. Думаешь, ты знаешь?.. Думаешь, я знаю?.. Да куда угодно она может мчаться. Куда поэт придумал, туда и помчится. А ты, Николай, этого не знаешь и веришь, что ты государь всея Руси.

Николай погрузил свой подбородок в сооружённые колодцем ладони.

- А знаешь ты что, - сказал он вдруг, - был мне, Сашулька, намедни сон - грядёт, грядёт ещё мир светлый, радостный, счастливый, где не будет ни голодных, ни рабов, ни нас, ни хуя. А только три слоя воды, по бокам песочек, а сверху ключик плавает. И вот что меня, Сашулька, мучит: на хера там этот ключик плавает?

Кругом вода, а он плавает. И почему это ключик из железа плавает? Ну, посуди: не будут же ключик из дерева делать. Из дерева только детей строгают. И вот что скажу я тебе, Сашулька: покуда не поймём мы, на кой-такой там этот сраный ключик плавает, не быть в мире ни счастью, ни свету, ни смыслу. А потому иди-ка ты, милый, раз с царём говорить не умеешь, отсюда на хер, а то я сейчас сделаю какую-нибудь страшно нехорошую вещь, а потом буду переживать. Ванька! Проводи.

Бельё, камзол снимешь с него на выходе. Дворцовое имущество, сам понимаешь. Мне с интендантом, зверем эдаким, лишний раз лаяться не резон.

Когда вновь нагой Александр вернулся вплавь же на исходный берег, одежда его была уже, разумеется, свиснута народными умельцами.

В тот вечер Александр Пушкин весьма веселил высыпавший на променад Петербург.

* * *

К кладбищу мы подъехали на такси - благо, Колькины ресурсы позволяли. Желая, очевидно, ещё больше поразить наше с Русланом воображение, он накинул шофёру рубль сверху и барски отпустил того:

- Свободен, шеф.

Шофёр умчался, обдав нас выхлопными газами. Колька неизвестно зачем вальяжно отряхнул рукава и сообщил, указывая на центральный вход:

- Нам вон в те ворота.

- Спасибо за информацию, - хмыкнул Руслан. - Век бы не догадались.

Мы вошли в ворота.

Я вообще не люблю кладбища. Особенно вечером. Особенно осенью. Место это не вызывает во мне ни должного благоговения, ни страха, ни смирения, ни успокоенности. Разве что зудящее ощущение тоски; причём, не поэтической, а какой-то зубоврачебной. Я представил себе, как дожидаюсь приёма у стоматолога в районной поликлинике, рядом со мной, охая, сидит неопрятная старуха с раздутой флюсом щекой, восьмилетний мальчик хнычет от тусклого страха перед бормашиной, а его суровая мамаша в шапке из длинного искуственного меха и в коричневых сапогах на распухшей микропоре то и дело одёргивает его за руку - представил и поморщился.

Колька по-своему оценил мою гримассу, размашисто хлопнул меня по плечу и гоготнул:

- Не дрейфь, Пушкин, покойники не кусаются!

- И не потеют, - в тон ему откликнулся я.

Колька снова загоготал - преувеличенно громко. Со мной и Русланом он старался выглядеть эдаким барином - не то предводителем дворянства, не то богатым купцом-самодуром; слишком громко смеялся, чересчур щедро расплачивался, словно предчувствовал, что вот-вот появится Серёжка, и из барина превратится он в добровольного холопа. Подобная неестественность стоила бы ему немалых нервов, не будь Колька к счастью своему столь беспросветно глуп.

В дверь Серёжкиной сторожки он хотел было размашисто громыхнуть кулаком, но тут в нём точно щёлкнул какой-то тумблер, и он осторожно постучался и открыл дверь.

В сторожке сидели двое - сам Серёжка и какой-то хмыреватого вида старичок в армейском бушлате и ватных брюках. На столе перед ними стоял закопчёный чайник и две эмалированые кружки.

- Чифирите? - подал голос я.

Старичок поднял на нас кротиные глазки.

- О! Сергей Василич, никак до вас пришли, - прошамкал он. - Колька, здоров... А это что ж, Сергей Василич, тоже дружки ваши?

- Корнеич, не суетись, - отмахнулся от него Серёжка. - Иди, вон, лучше свежим воздухом кладбищенским подыши. Тебе к нему привыкать пора.

Старичок суетливо захихикал, с полупоклоном прошёл мимо нас с Русланом, коряво потрепал Кольку по щеке и вымелся за дверь.

- Кто таков? - спросил Руслан, кивнув в сторону закрывшейся двери.

- Да напарник мой, - брезгливо поморщился Серёжка. - Уж тридцать лет на кладбище, старый прыщ, работает, а всё такой же чмошник. Ну, и алкаш, конечно.

Это уж как положено.

- Ты на себя-то посмотри, - покачал головой я.

Действительно, сейчас Серёжка являл резкий контраст тому Серёжке, каким мы его привыкли видеть - какие-то грязные штаны с пузырями на коленях, серый ватник, замызганный жёлтой глиной, солдатские сапоги-говнодавы плюс шапочка-гондон.

- Рабочая форма одежды, - невозмутимо и даже с апломбом ответил Серёжка, перехватив мой взгляд. - Выдана мне дирекцией кладбища. Дома я её, как вы заметили, не ношу. Вы же не станете, господин Матушинский, потешаться над белым халатом хирурга. Тем более, что моя профессия последующая ступень хирургии.

- Что ж ты над этим своим Корнеичем потешаешься? - вмешался Руслан.

- Я не потешаюсь, - ухмыльнулся Серёжка. - Я просто беззлобно презираю его.

Заметь - его, а не его одежду. Ладно, водку-то вы принесли?

- А зачем? - притворно удивился я. - Мы думали, мы тут почифиряем. Ты хозяин, мы званы тобою в гости. Стол... - Я указал на чайник и на кружки, - как я вижу, накрыт...

- Да есть, есть водка! - вылез вперёд Колька. - Во - два пузыря! - Он вытащил из-за пазухи пальто две бутылки. - Причём секите - не наша, иностранная.

Немецкая! Только сегодня к нам в ларёк поступила! В честь нашего преза называется - "Горбачёв"!

Серёжка принял из его рук бутылки, небрежно глянул на них, затем на Кольку - сурово и печально.

- Николаша, - сказал он, - во-первых, "през" - сокращение от презерватива, а не президента. Во-вторых, работнику ларька грешно не знать, что иностранная водка - дерьмо, а настоящую делают только в России - из ржи, на ржаном сусле и родниковой, ни в коем случае не дистиллированой воде. Так что лучшая в мире водка - "Столичная" нашего, саратовского разлива. Рэтэню?

- А?

- Запомнил, говорю?

Колька смутился и кивнул.

Я полез в карман куртки и достал оттуда ещё одну бутылку - "Столичной".

Вообще-то, я тоже хотел купить что-нибудь пооригинальней, просто денег не хватило.

- Угодил? - спросил я.

- О! - воскликнул Серёжка. - Я всегда утверждал, что настоящий поэт знает толк в водке.

- Приятно слышать, что я стал, наконец, в твоих глазах настоящим поэтом.

- Отныне, мон шер, и во веки веков!

- Аминь.

- Колька, - оживлённо распоряжался Серёжка, - тащи из шкафа стаканы, хлеб и консерву... Господа, прошу к столу.

Мы сели за стол, а недавний барин Колька, расставил перед нами стаканы, нарезаный хлеб и вскрытые банки килек в томате.

- Разолью сам, - сказал Серёжка, усаживая Кольку на табурет. - Ваши бокалы, господа.

Он профессионально расплескал водку по стаканам. Мы выпили.

- Теперь, - закусив килькой, сказал Руслан, - позволю себе два вопроса:

во-первых, по какому поводу пьянка? Во-вторых, почему на кладбище?

- На вопросы отвечаю в порядке поступления, - ухмыльнулся Серёжка. Пья...

Застолье - по случаю того, что вы с Игорьком впервые навестили моё смиренное рабочее место. А навестили вы его потому - это уже ответ на второй вопрос - что обрыдло вечно пьянствовать у меня на хате. Так что, как видите, круг замкнулся, дальнейших вопросов попрошу не задавать, а выпить по второй.