Страница 77 из 95
Так вот, эта ворона, допекавшая Биглера, относилась как раз к числу таких гибридов. Жуткая пегая тварь, на которую и смотреть неприятно.
Лестницы переставляли, Биглер переходил на другой участок писаной скалы, и ворона тут же перемещалась вслед за ним. И опять ничего не делала плохого, только давила на психику. Несколько раз Эмиль, как это ни глупо, прямо обращался к вороне:
– Ну чего тебе надо?! Что пристала?!
И, вспомнив беседы с одном оперуполномоченным, добавлял:
– Ну и какие у тебя ко мне претензии?!
Он уже был уверен, что ворона, если захочет, ответит ему человеческим голосом и разъяснит все странности, происходящие вокруг.
А странностей хватало, потому что присутствие здесь кого-то иного, не относящегося к племени людей, остро чувствовали решительно все. Только одни, облеченные властью и влиянием, не говорили об этом вслух, усиленно старались делать вид, что все в порядке. А те, кто помоложе, кто облечен меньшим социальным доверием, – те откровенно говорили, что им на писанице жутко.
Трудно описать причину и источник этого «жутко» – ведь ни с кем, кроме Биглера, ничего странного не происходило. Просто люди все время чувствовали, что они тут не одни. Пока человек находился в компании, окруженный другими, пока он не отходил далеко от остальных, говорил с ними и слышал их дыхание и смех, все еще ничего… А вот стоило отойти хотя бы на несколько десятков метров – и все становилось несравненно более сурово. Ощущение взгляда в спину, острое эмоциональное переживание – здесь… вот прямо здесь, за этими кустами, кто-то стоит! Он ничего не делает, не нападает, этот неизвестный, и как будто даже не агрессивен. Он просто стоит и внимательно смотрит, наблюдает пронзительно-желтыми глазами с черного мохнатого лица… Можно помотать головой, хлопнуть себя по затылку, посетовать на разыгравшуюся неврастению, и наваждение ослабнет. Вряд ли оно пройдет совсем, но, по крайней мере, сильно ослабнет, и какое-то время о нем можно будет не думать.
Хуже то, что все равно ведь ощущение есть, даже если человек привык находиться в лесу, и если ему не в тягость холод по утрам, палатки, простенькая скучная еда, одни и те же рожки день за днем. Если человеку даже приятны картины сибирской осени – желтизна и краснота деревьев и кустов на фоне рыжих, серых, одетых мохом скал, низкая медленная вода в реках, холодный прозрачный воздух, и над всем этим стынущим, уходящим к зиме миром, в яркой голубизне небес – перелетные стаи, родное унылое курлыканье. Как ни хорошо находиться здесь, как ни бодрит холодок, ни радует новая писаница, неизбежно ты отойдешь от лагеря, от остальных, чтобы, прошу прощения, покакать – в экспедициях это делается патриархально, на природе, в отведенном участке леса. Или посмотреть на писанину под новым углом, отходя от основного отряда во время работы. Словом, голоса других людей затихнут, и ты окажешься один в двух шагах от скал, в прозрачном осеннем лесу, среди облетающих деревьев и уже ложащейся пожухлой травы. Хорошо. Потому что нет комаров, вообще почти нет насекомых. Даже бывает приятно, если встретится какая-то запоздавшая, не ложащаяся спать муха или басовито гудящий жук.
Но вот тут-то ощущение, что ты здесь не один, появится снова, и самый психологически устойчивый, ко всему привычный человек невольно начнет всматриваться в прозрачный лес, где видно на десятки метров, слушать шорох травы – не примешиваются ли мягкие, осторожные шаги к звукам, издаваемым ветром? Произойдет это совершенно подсознательно, без участия воли; наоборот, человек приложит все силы, чтобы загнать поглубже это вглядывание, вслушивание, запретить себе нервничать, ждать чего-то, разжать челюсти. А как только он «отпустит» себя, займется чем-то другим, тут же ощущение появится снова и уже не уйдет так легко, после первого усилия воли.
Один из сотрудников даже перестал первым выходить к Томи умываться. То ему нравилось выйти к реке, когда все остальные еще спят, разломать ледок у берега, умыться до пояса ледяной дымящейся водой. Тут очень уж сильным стало ощущение, что в кустах стоит кто-то чужой… Такая сильная уверенность, что кто-то стоит, внимательно слушает и неизвестно почему не хочет показать себя, что человек пытался начать беседу с чужим, обращался к нему, звал. Ответа никакого не было, и экспедишник предпочел больше не оказываться на реке один ранним утром.
О том, что они «ну просто видят, как эти древние тут ходили, делали эти изображения», не раз говорили и мэтры, но они это облекали в особую форму – как бы некоего научного видения, способности за материалом исследования увидеть древних людей с их трудами, страстями и предрассудками.
Эмиль Иванович рассказал о странной вороне одному из них, очень известному академику… Называть его не буду, но любой, знакомый с археологией, конечно, легко поймет, кого я имею в виду. Этот известнейший в науке академик, корифей сибирской археологии, в юности был членом Союза воинствующих безбожников, а в старости, уже в 1970-е, не раз заходил в церкви, ставил свечки. Тогда, в 1920-е годы, молодой академик вместе с такими же, как он, хулиганами врывался в церкви с человеческими черепами на палках, плевал на иконы, орал, стараясь перекричать священника, частушки примерно такого содержания:
Видимо, что-то все же изменилось в сознании этого человека за сорок лет, за полвека, если пожилой академик понес в церковь зажженную свечку (не могу отделаться от мысли, что как раз хотел замолить грех). А тогда, в 1960-е, академик как раз пребывал на середине своего жизненного пути, и ни в церковь не заходил, ни с другой стороны, особенной борьбой с религией тоже не занимался.
Эмиля Ивановича этот академик внимательно выслушал и совершенно серьезно произнес, эдак раздумчиво:
– А ты ему, ворону, не пытался хлебца принести?
А в отряде с хлебом было уже напряженно, на костре пекли лепешки, чтобы сэкономить печеный зачерствевший хлеб.
– Именно хлебца?!
– Чего-нибудь… Принеси макарон, тушенки, неважно чего, и положи, где он обычно сидит.
– Я же завтра на новом месте, я не знаю, где он на этот раз сядет…
– А ты слева от себя присмотри, где он может сесть, и там положи. Так по-хозяйски сам подумай, где.
– Я ее пристрелить хотел, только ведь все смеяться будут…
– Не вздумай! А жертву… тьфу! А макарон отнеси.
Эмиль Иванович так и сделал – стесняясь самого себя, положил на карнизик бумажку с макаронами, кусок лепешки, а сам отправился работать. Ворона себя ждать не заставила, явилась просто моментально. Как всегда, птица прошла по скальному карнизу и, села как раз туда, куда он рассчитывал. Но вот на этот раз не стала ворона прыгать в сторону Эмиля, наклонять голову, пронизывая бесовским взором. Не сидела часами, следя за каждым его движением. Ворона задумчиво, Эмиль мог поклясться, с выражением сомнения на морде, клюнула хлеб, так же задумчиво взяла в клюв макаронину… Уничтожив принесенное, ворона тут же улетела и появилась только завтра поутру. Эмиль, конечно же, не пожалел еды и на этот раз, прибавил к макаронам и хлебу большую измятую карамель. Ворона слопала и карамель и тут же улетела восвояси.
Вечером Эмиль рассказал об этом академику, которого очень уважал до самого конца своих дней.
– Ну вот видишь, и помогло.
– А кто это по-вашему, Алексей Павлович?!
Молча пожал плечами академик, ничего не ответил.
– А у вас такое бывало уже?
– Бывало.
Так ничего больше и не смог добиться Эмиль Иванович от академика, и так он никогда и не понял, с чем же столкнулся и что это была за ворона, кого он кормил каждый день до самого отъезда с писаницы.
Уезжали весело, дружно сталкивали лодки в прозрачную низкую воду. Пили спирт, палили в воздух из ружей; экспедиция уходила, как и положено, весело. И я уверен, что большинство участников экспедиции быстро забыли свои ощущения на писанице, а кто не забыл – тот быстро нашел им вполне идейное, вполне материалистическое объяснение. И даже кто ощущений не забыл, объяснений не нашел, тот помалкивал. Совершенно неизвестно, рассказывал ли кому-то еще кроме меня Эмиль Биглер, как он кормил эту ворону макаронами. Знали об этом два человека – он сам и академик. Сибирский академик помер в 1981 году, Эмиль Иванович – в 1987. Не проникнись он ко мне доверием – и эта история ушла бы в небытие вместе с единственными людьми, которые владели ей. Не сомневаюсь, что и сейчас среди сибирских археологов есть много такого рода историй, но вот будут ли они рассказывать их, и если будут, то кому? Это я и сам хотел бы знать!