Страница 32 из 95
В книге Чмыхало под эпиграфом «Под копытами отбившихся от стада трава заново не зазеленеет» (вероятно, писатель точно знает, кто именно «отбился от стада»? Похвально-с… Только верится с трудом) часты перлы типа таких: «…в селах вчерашним бандитам старались всячески помочь налаживать свое хозяйство» [5] или «Советская власть терпела банду, а терпела потому, что в ней были обманутые бедные люди. Ради них позволялось гулять Соловьеву столько времени» [5]. Может быть, в начале 80-х годов нельзя было писать иначе? Возможно, но и в последнем издании «Отложенного выстрела», откуда взяты цитаты, престарелый писатель не изменил ни слова.
Конечно, все это очень далеко от действительности, и реальную, не пропагандистскую книгу о событиях написал только В.А. Солоухин, уже в 1990-е годы [6]. «Соленое озеро» отличается от книги Чмыхало и от «Конца императора тайги», как отличается хорошая художественная публицистика от любой идеологической литературы.
А параллельно с рассказом о космически громадном злодее Соловьеве формировалась легенда о великом воине Аркадии Гайдаре. До войны, до конца сталинщины, было не очень реально поднять его на щит – слишком многие помнили, чем на самом деле был славен Аркадий Гайдар, никакой не воин и не боевой командир, а каратель и палач, даже своих пугавший невероятной жестокостью. Известно, что первым «подвигом» А. Гайдара в Сибири было убийство 148 казаков в окрестностях села Тасеево. И остальные его «подвиги» точно таковы же, а боевых среди них, как ни старайтесь, не найдете – их нет. Вот о совершенно грязных убийствах и истязаниях мирного населения, включая женщин и детей, – об этом свидетельских показаний очень много [6].
Взять хотя бы историю про то, как связанных хакасов, родственников тех, кто помогал отряду Соловьева, оставили на всю ночь на льду озера: чтобы назавтра, в свой день рождения, Голиков-Гайдар мог бы попраздновать: собственноручно их утопить.
Считается, что Голиков, исключенный из коммунистической партии и отправленный на лечение в Москву, никогда не подавал заявления с просьбой о реабилитации (воистину, свои же боялись). Но есть и поразительная версия, что все-таки однажды заявление он в ЦК подал, и Сталин собственноручно начертал на этом заявлении: «Мы его, может, и простили бы. Но вот простят ли его хакасы».
Но постепенно ушло поколение лично помнивших жуткие «подвиги» Голикова-Гайдара, и стало возможно обрушить на бедных подсоветских людей новый шквал пропаганды, рассказывая сказки про «героя гражданской войны» Гайдара. Создавалась новая легенда, своего рода культ нового советского «святого», обросший постепенно целым рядом назидательных деталей. Естественно, Гайдар противопоставлялся Соловьеву и назидательно-героически вел с ним, супостатом, сражения… А что сражения существовали только в воспаленном воображении пропагандистов, это уже второй вопрос.
И все места, где действовал Соловьев, были испещрены всякого рода названиями, связанными с Гайдаром: это «славное» имечко нам старались не дать позабыть. Именем Гайдара назывались школы, улицы и целые микрорайоны в новых поселках. Проводились конные и пешие рейды, которые поддерживали и военные, и местное начальство, потому что рассматривались эти рейды, как часть «патриотического воспитания молодежи». Что несравненно патриотичнее было бы провести подростков по местам, где прятался от Советской власти Соловьев и его люди, тогда никому не приходило в голову. А если и приходило, такие мысли не высказывались вслух.
Так что знать о Соловьеве мы, как нам казалось, знали. Но знали в основном то, что насовала нам в головы пропаганда и что нам позволяли о нем знать. Да и сведения были очень противоречивые.
В общем, тогда у костра мы поудивлялись, попожимали плечами, да как-то дело на этом и кончилось. «Наш опер» негромко и внушительно просил «об этом деле не распространяться», но «если что – сразу понимать, куда надо обращаться», и мы отреагировали невнятным мычанием и кивками. Он еще добавил, что на нас, людей образованных, он рассчитывает, и что будет хорошо, если мы сами соберем какие-то сведения…
Не знаю, собирали ли сведения мои тогдашние собеседники и передавали ли их в КГБ… Подозреваю, что нет. Вот что завхоз Андрей встречался с «этими», знаю точно. Спустя год на Круглом озере ловил он рыбу сетями (что запрещено) для прокорма нашей экспедиции, а тут к нему подошли двое «этих», вежливо поздоровались и спросили насчет рыбки. Андрей так растерялся, что чуть не спросил в ответ о здоровье Соловьева, потом предложил ведро рыбы… «Эти» рыбы не взяли, но охотно сделали по глотку из бутылки с портвейном, заели черным хлебом с тушенкой и исчезли в лесу, бросив что-то вроде «Прощевай, служивый!» Андрей так и остался с раскрытым ртом, долго не будучи в силах его закрыть.
Настучал ли он на этих людей, я далеко не уверен, но вот о чем не спрашивал, о том не спрашивал.
Я же именно с этих пор вообще стал интересоваться Соловьевым, и, пожалуй, именно на материале Гайдара и Соловьева впервые всерьез задумался о том, что же это такое – связь человека с землей. Тем более, возникла такая история, году в 1988…
Стоял я в магазине, на стене которого был вывешен плакат про борьбу за право носить имя Гайдара. Взгляд мой в ожидании очереди упирался в пыль на улице Гайдара, в расположенную напротив магазина школу имени Гайдара, а по радио неестественно приподнятыми голосами рассказывали про очередной рейд старшеклассников по гайдаровским местам Сибири и что-то уж вовсе сюрреалистичное про «романтику Гражданской войны».
И тут мое внимание привлекла маленькая скромная бумажка на стене магазина; это было объявление, что продается телка, и что хозяин дорого не возьмет. И подпись: спросить, мол, Соловьева. Тут только до меня вдруг дошло, что я стою в самом что ни на есть центре событий 1920-х годов: и сам Соловьев, и добрая треть его «банды» – как раз из этого села.
По радио все продолжали нести про Гайдара, бабулька спрашивала продавщицу: «Маша, а минтай в томате свежий?», но уже повеяло, повеяло над магазином какими-то совсем другими ветрами.
Если хочешь что-то узнать о местных жителях – магазин как раз очень хорошее место для этого занятия. И не прошло получаса, как я уже знал – Соловьевых тут полпоселка! И в том доме живут Соловьевы, и вон там, и еще дальше по улице Гайдара…
Я сходил по объявлению насчет телушки, вызвав страшное удивление Соловьева: покупать телушку мужик явно не собирается, так чего приперся?! Был он очень вежлив, этот справный деревенский мужик, даже напоил меня чаем и пытался вести беседы про археологию и вообще про науку, но откровенно недоумевал. Мне же хотелось посмотреть на настоящего живого Соловьева, и он меня даже разочаровал: таким обыденным оказался родственник столь знаменитого повстанца…
Я еще раза два заговаривал о Соловьевых и убедился – даже про «того самого Соловьева» в поселке знали! В смысле, знали не только официозную версию, про которую трепалось радио, но знали и то, что «тот самый Соловьев» имел близкую женщину, невенчанную жену, и от нее сына. Что характерно, никогда не отрекалась от Соловьева его женщина, так и сгинула в лагерях. А сын «императора тайги» вернулся из лагерей уже в конце 1950-х, взрослым человеком, порядка тридцати, – даже не очень молодым по представлениям своего общества. Прошлое и отца, и его самого (как говорили в те времена, «биография») сильно мешали бы парню, захоти он получить образование или уехать из Сибири. Но никаких желаний такого рода у него не было, и прожил он жизнь обычного рядового колхозника, по принципу: «дальше Сибири не сошлют, ниже крестьянина не поставят».
А вот внуки злого врага Советской власти Соловьева росли уже в другую эпоху и получили образование, войдя в состав уже совсем иного общественного класса. В семье отлично известно, чьи они потомки, из семейной истории не делали секрета ни от детей, ни от начальства, ни от общественности.
Для меня это было уроком, и каким! Можно, оказывается, раздуть биографию мелкого палача по убеждениям и многократного убийцы, раздуть саму его ничтожную личность, как надувают лягушек, вставив соломинку в задний проход, представить его, убогого, чуть ли не национальным героем. Можно галдеть про это ничтожество по радио и телевизору, называть его именем улицы и «бороться за право носить его имя» кружкам и школам. Но пена сойдет, потому что все это время Соловьевы живут себе на своей земле, в деревнях, основанных еще их предками. Косят сено, вскапывают огороды, продают и покупают телушек, рожают и выращивают детей, ложатся в ту же землю, стократ политую их потом и кровью. Сходит пена, и остаются люди на своей земле, продолжающие свою жизнь, свою историю, брезгливо сторонясь приблудных «прогрессенмахеров».