Дневник белогвардейца

С ночи вся власть над пятой армией передана в руки военно-революционного комитета и все наши командные распоряжения отданы под контроль комиссаров.

Послал телеграмму в штаб армии, что с сего числа не считаю себя больше командиром корпуса, и в виду неприсылки заместителя, прибегаю к способу эвакуации передал командование инспектору артиллерии генералу Власьеву, очень спокойному и равнодушно на все смотрящему человеку.

В заседании Цика один из большевиков назвал приказ Крыленки о перемирии величайшей бестактностью и легкомыслием - оценка очень правильная, но по выражениям слишком мягкая по отношению к этой квинтэссенции военной безграмотности.

Вечером получена телеграмма Троцкого, сообщающая товарищам, что заявления начальников союзных военных миссий - ложь, и что все воюющие народы жаждут заключить мир, но этому мешают империалистические правительства и контрреволюционные генералы, а потому товарищи солдаты призываются к самой беспощадной борьбе за мир.

Тошнотворно противен весь этот набор специально митинговых фраз и терминов, обычной бутафории дешевеньких демагогов-орателей, рожденных из грязной пены современной хулиганщины и quasi-революционных кругов.

Весь актив этих любезных толпе словоизвергателей состоит в привычке скоро, туманно и по книжному говорить, уснащивая свою речь множеством заученных (подчас смутно понимаемых самим оратором) иностранных слов, часть которых уже приобрела для толпы значение жупела и сделалась лозунгами и любимыми поговорками.

Собираюсь в отъезд. Бог весть, удастся ли когда-нибудь вернуться; еду искать в России или за границей ряды тех, кто будет продолжать бороться за Россию с навалившейся на нее бедой. Бесконечно тяжело уезжать; три года тяжких испытаний, радостно переносимых ради родины во исполнение того, чему была отдана вся жизнь, - окончились ужасом, горечью и позором последних восьми месяцев. Прошлое погибло; будущее черно. Куда идти? что делать и что ждет впереди? Полтора года напряженной работы над 70 дивизией сделали ее когда-то в двух армиях образцом порядка, благоустройства и воинской доблести; это была моя гордость, и все развалилось.

Я никогда не был оптимистом, но невероятно быстрый развал частей явился и для меня слишком неожиданным. Позор и горечь всего пережитого за последнее время и те черные перспективы, которые грезятся мне впереди, заставили как то отупеть и потерять способность остро чувствовать, изумляться и негодовать. С таким чувством отупения я подписал последний приказ (приказ какого-то огородного чучела, которого никто не слушается) по корпусу и сижу в своей маленькой комнате Шенгейдского помещичьего дома, с чувством безразличного равнодушия, подобно человеку, все уже потерявшему, все испытавшему.

Поздно вечером полковник Гейдеман из штаба армии передал, что в Двинск прибыль Главковерх (с позволения сказать) Крыленко и дважды требовал к себе командующего армией генерала Болдырева, но тот категорически отказался это выполнить, заявив, что он такого Главнокомандующего не знает. Простил за это Болдыреву многие его ошибки и вихляние; ему тоже надо было лавировать в надежде выиграть время, но когда пришел час, то он поступил так, как то обязывало его положение, и, когда надо было сказать прямо "да" или "нет", то он сказал: нет.

Собираясь ехать в Двинск на вокзал, узнал об аресте Болдырева; узнал также, что утром Власьев выехал в Двинск, куда Крыленкой вызваны все командиры корпусов. Решил отложить свой отъезд, чтобы не могли сказать, что я спешно, в виду происшедших событий, удрал из корпуса.

Власьев вернулся поздно вечером; на вызов Крыленки приехали все корпусные командиры армии, за исключением командира 27 корпуса генерала Рычкова.

По мнению Власьева Крыленко не ожидал такого успеха, и это его подбодрило до неспособности скрывать свою радость; он был необычайно любезен, рассыпался в уверениях самого глубокого уважения к командному составу, цену и значение которого он, Крыленко, отлично понимает; уверял, что побеспокоил командиров только из желания ознакомиться с положением дел и проливал крокодиловы слезы по поводу того, что генерал Болдырев "не пожелал исполнить его покорнейшей просьбы заехать к нему в вагон".

Свой приказ о заключении перемирия полками Крыленко признал ошибкой, вполне естественной в той лихорадочной обстановке, в которой он отдавался; свои угрозы по адресу генералов просил понимать ограничительно и только по адресу тех, кто бунтует против власти Совета Народных Комиссаров.

Утверждал, что ни о каком сепаратном мире они не думают, а говорят об общем мире, так как знают, что мира хотят все воюющие; пытался доказать, что их не так понимают и что союзников они нисколько не боятся, а от японцев уже получили гарантию полного нейтралитета в восточных делах.

Относительно сопротивления Ставки и Духонина Крыленко заявил, что "им надоела кровь", а поэтому они не двигают на Могилев свои Петроградские войска, - которые де в один день могут смести всю Ставку, - так как уверены, что сопротивление ликвидируется само собой, как только Ставка увидит, что она одинока.

Такова, в передаче Власьева, суть беседы; командиры корпусов, по словам В., говорили с Крыленкой резко и правдиво, особенно же командир 47 корпуса генерал Суханов. При прощании Верхопрап был утонченно вежлив, благодарил за откровенное изложение своих мыслей и высказал, что считает, что прибывший к нему командный состав действительно любит свою родину, так как пошел навстречу его протянутой руке.

Тут он заявил, что смещает с должности генерала Болдырева и назначает его начальником дивизии, а поэтому просит посоветовать, кого назначить командующим армией, а также и Главнокомандующим фронтом на место удаленного от командования генерала Черемисова.

Бывшие на совещании комиссары стали выдвигать мою кандидатуру, и Крыленко поручил корпусному комиссару Антонову спросить меня согласен ли я на такое назначение. Я ответил, что при современном положении не желаю командовать ни одним солдатом, а не то, что армией или фронтом.

По-видимому, наша армия единственная, куда новоявленный Главковерх мог проехать беспрепятственно; нам очень напортило сиденье на прямом сообщении Двинск - Петроград при исключительном удобстве распространения по тылам и резервах всякой нечисти и пропаганды; даже 12-я, худшая по составу и заболевшая большевизмом ранее, армия в конце концов обольшевизилась не так скоро, как мы.

Довольно тяжелый переезд в Петроград; пришлось пройти все эвакуационные мытарства. В Петрограде спокойно; улицы переполнены толстомордыми и отлично одетыми углубителями революции. Немедленно по приезде домой стали собираться ехать на юг в Новороссийск; говорят, что на казачьих землях большевизм не может получить широкого развития.

Большевики все более и более раскрывают свои карты; эпоха правления наступает, кажется, самая крутая, так что и Держиморда позавидует, но по всему видно, что большевистская дубинка идет впрок; российскому народу веселие не только в том, чтобы пити, а и в том, чтобы быть биту. Мирные переговоры направлены очевидно к сепаратному миру, но все это идет ступеньками; за то на союзников большевики определенно плюют.

Был в Главном Управлении Генерального Штаба; старшие чины сидят в постоянном, ожидании ареста, однако, работа идет по прежнему руслу. Узнал, что на заключение мира заставили ехать в качестве военных экспертов Полковников Генерального Штаба Шишкина и Станиславского. Вся задача Главного Управления сводится сейчас к тому, чтобы всеми мерами задержать разрушительную работу большевистских военных верхов и направить реформаторскую деятельность Смольного в хоть сколько-нибудь осмысленное и не вредное для России русло; делаются попытки получить право редакции декретов, касающихся армии, для того, чтобы облекать их в грамотную форму. Все надеются на то, что большевизм долго не продержится, и стараются сохранить старые учреждения и всю систему для будущего; я не разделяю здешнего оптимизма, ибо не вижу того, что отняло бы власть у комиссаров, заключающих мир, развязывающих от всех обязанностей и сулящих массам всякие приятности. Очень жаль всех старших чинов управления; положение их действительно каторжное и хуже нашего фронтового; конечно, для текущих дней они делают серьезную работу, но вся трагедия в том, что работа-то бесполезна, никакие мягкие эволюционные приемы с большевизмом не сладят; по всей же системе, принятой комиссарами, для меня ясно, что сейчас они выбирают тех, кто пойдет к ним служить, и налаживают свои аппараты военного управления; когда последние будут готовы, то они разобьют все старое и вышвырнут всех тех, кто не будет с ними.