Страница 72 из 90
По всем описаниям хорошо видно, что «наездник» – существо вполне материальное. Никакими мистическими свойствами он не наделяется, никаких волшебных действий для избавления от него совершать не надо. По рассказам, это весьма необычное, но принадлежащее этому миру существо.
Осмелюсь высказать предположение, что «лесным наездником» вполне может оказаться молодь «человека лесов» – реликтового гоминида. Детеныши всех крупных человекообразных обезьян – существа исключительно игривые и энергичные, вполне способные к развлечениям типа катаний на зазевавшихся людях. Разумеется, это предположение совершенно недоказуемое, пока в руки ученых не попал хотя бы один экземпляр «лесного наездника» – желательно живого. Но предположение это совершенно реально, детеныши крупного гоминида должны были бы вести себя примерно так.
Косвенным подтверждением гипотезы служит и время, когда прекратились все истории про «лесного наездника», – 1960-е годы. Это рубеж освоения лесных массивов Томской, Омской и Тюменской областей, активнейших поисков западно-сибирской нефти, построения целых городов и поселков в сердце практически нетронутой тайги. Встречи со взрослыми «людьми лесов» на юге Сибири прекратились именно в это время.
Едва начав читать рассказ «Лесной наездник», я моментально вспомнил очень любопытную аналогию – по-моему, единственную. Ну конечно же, Синдбад-мореход и страшный старик...
Точнее говоря, пятое путешествие Синдбада, описанное в ночах 557—558. После того, как гигантская птица Рухх забросала камнями корабль, в живых остался один Синдбад, вынесенный волнами на неизвестный остров. Синдбад, в общем, особенно не переживал – согласно «Тысяче и одной ночи», он столь часто попадал в кораблекрушения, что это уже напоминало фразу из бессмертного анекдота: «Тенденция, однако!». Есть сильные подозрения, что к крушениям Синдбад давно уже относился с философским стоицизмом.
Вот и на сей раз, очень быстро успокоившись, Синдбад двинулся осматривать остров – надо уточнить, богатый ручьями и фруктовыми деревьями. Единственной живой душой здесь оказался «красивый старик в плаще из древесных листьев», знаками попросивший нашего странника взять его на плечи и перенести в другое место. По доброте душевной Синдбад согласился, о чем очень быстро пожалел. Прочно усевшись у него на шее, «наездник» категорически отказался слезать...
«И посмотрел я на его ноги (рассказ ведется от лица самого Синдбада. – А.Б.) и увидел, что они черные и жесткие, как буйволова кожа. И я испугался и хотел сбросить старика с плеч, но он уцепился за мою шею ногами и стал меня душить, так что мир почернел перед моим лицом, и я потерял сознание... И старик поднял ноги и стал бить меня по голове и плечам... И если я его не слушался, он наносил мне ногами удары, сильнее, чем удары бичом».
Одним словом, бедолага Синдбад угодил в форменное рабство. Долгие дни старик гонял «лошадку» к деревьям с лучшими плодами, лупил ногами при малейшем непослушании, а также, пардон за натуралистические подробности, мочился и испражнялся, опять-таки не покидая шеи пленника. Этакая насквозь реалистическая деталь, не вписывающаяся в каноны волшебной сказки...
Стоит отметить, что человеческую речь старик прекрасно понимал, но сам изъяснялся исключительно жестами – то ли не умел говорить, то ли не хотел.
Спасла Синдбада пришедшая от безнадежности на ум коварная идея. Поскольку на острове был и виноград, наш путешественник завел в пустой тыкве вино (поставил этакую арабскую бражку). Когда оно было готово, стал его попивать, а потом – плясать и веселиться. Видя, что после употребления оной жидкости «лошадка» чувствует себя прекрасно, старик, как и рассчитывал Синдбад, тоже решил попробовать. Однако перебрал и уснул мертвецким сном, после чего Синдбад легко стряхнул «наездника» на землю и прикончил первым подвернувшимся камнем (за что нашего морехода вряд ли стоит упрекать).
Потом проплывавший корабль подобрал Синдбада. «И я рассказал, что со мной случилось, и они удивились этому до крайней степени и сказали: „Тот человек, который сидел у тебя на плечах, называется шейхом моря, и никто из тех, кто попадал под его ноги, не спасся, кроме тебя“».
Как видим, подстерегавший неосторожных путников шейх моря выглядит не в пример опаснее, нежели сибирский «наездник». Однако, как и загадочное сибирское создание, шейх моря в описании Синдбада лишен каких бы то ни было сверхъестественных черт – ест фрукты, пьет вино, мочится и испражняется, магией не владеет.
Выводы? А какие тут могут быть выводы? Интересная аналогия, и не более того...
Александр БУШКОВ
Глава 12
ОЗЕРО ПИОНЕРСКОЕ, ОНО ЖЕ СОБАЧЬЕ Сентябрь 1969 г.
Всех нас ждут забытые могилки...
В 1969 году мне исполнилось 14 лет. Это был второй год, когда я ездил вместе с экспедицией моей мамы, Елены Вальтеровны Буровской; в ее экспедиции я проводил все время, которое она находилась в поле. В мае меня мама забирала из школы до конца учебного года, а обратно в школу я попадал где-то в начале октября.
Официальная причина состояла в том, что мы с мамой жили только вдвоем, и бедного мальчика не с кем было оставить, когда мама выполняла служебный долг в командировках.
Конечно, была и неофициальная – мы с мамой были последними осколками нашей когда-то многочисленной семьи, почти поголовно уничтоженной коммунистами; мама просто не хотела со мной расставаться (а я с ней).
Была, конечно, в этом некоторая несообразность: бедный маленький мальчик с больным сердцем (это я) не мог остаться без мамы, но мог таскать рюкзак, в 14—15 лет делать мужскую работу, жить в глухой ненаселенной тайге и так далее. Позже я не мог служить в армии, но лихо пил водку, ездил в экспедиции, а вел себя порой так, что один начальник экспедиции загрустил: «Прямое попадание Буровского экспедиция выдерживает неделю... Потом начинается разложение».
Так что болезнь не позволяла мне и дня прожить без мамы, в школе учился я довольно сносно, хотя и неровно, времена были ленивые, семья в городе известная, и мне (а главное – маме) позволялось делать то, что мы хотим.
А я хотел! Тем более, что примерно половину зимнего времени, с октября по апрель, я все равно не ходил в школу, а сидел дома по справке об очередной болезни и делал ровно то, что мне хотелось.
Не сомневаюсь, что от этого рассказа поднимется не одна бровь. Как?! Разве я не знаю, что все должны быть дисциплинированными?! Что все должны ходить строем... в смысле, должны выполнять одни и те же действия и всегда поступать как все?! Что в этом и состоит дисциплина?!
Скажу честно: нет, всего этого я не знаю. То есть мне, конечно, много раз пытались объяснить, прокламировать, проповедовать, вбивать эту истину, но всякий раз – безрезультатно. Мне неинтересно ходить строем, и я никогда им не ходил и впредь тоже ходить не буду.
Меня очень редко интересует то же, что и всех остальных, и я сохраняю за собой право оставаться в меньшинстве.
С тех пор, как я сумел удавить свой комплекс неполноценности (взлелеянный всем строем совковой жизни), всем моим начинаниям сопутствует успех, а вот за «правильными» советскими людьми я этого не замечаю.
Жизнь «экспедишника» и вообще не такого, как все, я находил восхитительной в 14 лет, и сегодня мне только такая жизнь и нравится. Своих старших сыновей я уже воспитал в традициях такой же жизни, и так же воспитаю всех остальных, которые рождаются во втором браке.
А на заполошное совковое кудахтанье «что же тогда вырастет??!!» могу показать свои академические регалии и рассказать о своих достижениях – так сказать, продемонстрировать, что выросло.
Могу рассказать и о том, как и где учатся мои сыновья, почему я спокоен за их судьбу, каковы их достижения. Они тоже впечатляют – в соответствии с возрастом.