Страница 53 из 90
Топор насадили на рукоять, Кузьмин сам проверил орудие. А через двадцать минут второй человек скорчился под недорубленной березой: лезвие того же топора он ухитрился вогнать себе в коленную чашечку.
– Неумелый был?
– Какое там! Полжизни в экспедициях. Ни одной травмы за все пятнадцать лет в поле. Да ты его знаешь...
И Кузьмин называет мне человека, которого я и правда знаю, и уж, конечно, не как неумеху. Ездил с археологами, ездил с геологами, действительно полжизни в экспедициях.
Этого раненого унесли в лагерь и тут же повезли за шестьдесят километров в больницу – слишком жутко белела в ране раздробленная розово-белая кость. В экспедицию парень вернулся, но только через две недели.
А пока уезжала машина, еще виднелся вдали шлейф пыли, как вдруг застонал еще один, от острой боли в животе. Да, пил стоячую воду... Но ее и другие пили. И он сам раньше ее пил не раз... Но скрутило его именно теперь, не раньше, не позже, и даже вывезти его в больницу было не на чем. Парня, как говорят грубые «экспедишники», несло с обоих концов, поднялась температура, начинался бред. Одна девица с дипломом медсестры взялась командовать: промыла желудок, накачала парня антибиотиками, завернула в теплое. Весь лагерь помогал умелой девушке.
Только после обеда вышли работать, оставили стучащего зубами парня под ворохом шуб и в окружении девиц. Кузьмин сам взялся за топор. После каждого удара он осматривал, как сидит лезвие на топорище, примерялся... А вокруг стоял, внимательно наблюдал круг парней.
Через полчаса береза рухнула. У-уфф... А еще через час новый истошный крик – парень всадил лопату себе в ногу, почти отрубил большой палец. Опять несли увечного в лагерь, перетягивали жгутом ногу. Едва вернулась машина, ей тут же нашлось новое дело. Этот в экспедицию не вернулся.
– Может, сегодня не пойдем работать? День какой-то несчастливый...
Николай решил, и правда, больше не ходить на курган. Утро вечера мудренее... А ночью двое заболели. Один – гриппом, который подцепил совершенно загадочным способом: ведь экспедиция ни с кем не имела дела почти месяц. Это был первый и последний случай гриппа в экспедиции Кузьмина, происшествие уникальное и совершенно необъяснимое. У другого начался приступ холецистита. Болезнь у него была хроническая, но ведь ни раньше, ни позже...
И сереньким утром следующего дня два человека могли выходить на раскоп: сам Кузьмин и фотограф, смурной мужик лет пятидесяти, с самым отвратительным характером. Ну, и еще шофер. Работы на раскопе фактически остановились.
Второй курган копали не неделю, а все три. Люди простужались, срывались с крутизны, вывихивали ноги, обваривались кипятком, резались ножами и лопатами.
– Осторожно! Бога ради, осторожно! – выстанывал Кузьмин каждое утро. Словно какая-то неведомая сила воевала с бедной экспедицией. Все оставшиеся и вели себя, как на войне... Может быть, потому и избегали неприятностей посерьезнее мелких травм. Во всяком случае, когда оказалось, что машина вовсе не стоит на ручном тормозе и медленно сползает на полную людей палатку, это удалось заметить вовремя. И когда внезапный вихрь швырнул огонь в середину лагеря, занялась сухая трава, все были начеку, аврал получился мгновенный, и большой беды не случилось.
Начинался сентябрь, первые утренники – заморозки под утро. Ломкие сухие стебли травы, покрытые инеем, колыхались по утрам возле палаток. Почти полтора месяца провозились с двумя маленькими курганами, и все яснее становилось – никакой другой работы сделать уже не удастся.
В тихие прохладные дни сентября на глубине метра в погребальной яме пошла кость...
Николай внезапно замолкает, смотрит на зубчатую стену леса, на летучую мышь, чертящую по сиреневому закатному небу. В тишине становится очень заметен этот кочевой, лагерный, такой до боли любимый уют: острые тени палаток на лугу, отсветы костра пляшут на тенте, девушки поют что-то, кажется, что-то задорное и не очень пристойное: «Вот ударили по жопе, отлетели два яйца».
Ясно слышу конфузливый смех девушки, с которой приехал из Красноярска и отношения с которой как раз собирался форсировать сегодня ночью. Маша очень хорошо смеется, смехом домашней девочки, которой и интересно, и неловко.
– Так что там было, Николай?
Николай очень длинно вздыхает, разливает остатки напитка.
– Понимаешь, одна кость, и стоит как-то странно. Видно, что до дна камеры не дошли, а кость – торчит, под углом. Лучевая кость, от локтя до кисти... И со стороны кисти – обрезана.
– Прижизненное повреждение?
– Нет, не заживало, резали, как по покойнику.
В общем, инвентаря в этом погребении не было. Совсем. Сопроводительная пища стояла – два полных сосуда, почти ведерного объема. Кистей рук, ступней ног у него нет; головы тоже нет. Правую руку отрезали почти до плеча: тоже после смерти, рана никогда не зажила.
– Вот, смотри сам.
Николай вытаскивает из полевой сумки, дает мне пачку фотографий, подсвечивает фонариком. И правда, очень странно: скелет стоял на коленях в странной, скомканной позе. Левая нога стоит на колене, правая уперта в пол погребальной камеры. Спина и шея мучительно выгнуты вверх, обрубок правой рук упирается в пол, левая рука без кисти поднята над отрезанной головой.
– Неужели не видишь?!
И тут до меня вдруг доходит, и по коже пробегает то ли мороз, то ли жар, горло перехватывает, и я буквально не могу вздохнуть. Бог мой, да он же поднимался в могиле! Перевернулся, подтянул под себя ноги, выгнул спину, на которую навалилось несколько тонн земли, пытался встать...
– Коля... У него же головы...
– Головы нет, уже хорошо... А вот другое вырезать забыли.
Коля опять предоставляет мне соображать самому, и опять очень слышен негромкий разговор, переборы гитары, Машин смех в лагере, в нескольких десятках метров.
– Ты фильм видел про зомби, американский?
Мотаю головой, потом соображаю, что меня уже почти не видно, и подаю голосом знак, – мол, нет, не видел.
– А я видел. Снимали их ученые на Гаити, договорились с колдунами. Зомби – это очень материалистично, никакой мистики, никаких потусторонних сил. Это когда печенка начинает работать вместо сердца, сокращается, как насос. У некоторых людей после смерти печень так начинает работать, в аварийном режиме. Почему не у всех и почему именно у этих – не знаю. Конечно, они не такие, как мы. Печень работает хуже, энергии у них гораздо меньше. Движения замедлены, бегать почти не могут, послабее живых. И к голове крови притекает немного, поэтому они не умные.
– Неужели в фильме показаны зомби?!
– Самые натуральные. Я же тебе говорю, это не ихний «жутик». Ученые снимали фильм, вполне научный фильм и предназначенный для ученых; а колдуны им даже помогали. Самое важное дело для колдуна, оказывается, – понять, кто после смерти может стать зомби, и сделать так, чтобы зомби слушался его. Тогда зомби и правда можно напустить на кого угодно. Зомби слабый, но ранить-то его нельзя, он упорно будет вставать и снова идти, делать, что приказали; действует и это, и страшненькие все-таки они, не понять, живые или мертвые.
– Особенно, если люди его сами же хоронили, а он вернулся...
– Да, представляешь впечатление?! Вот они и принимали меры.
– То есть тот, на Подъемной, ему вырезали печень – и все стало в порядке? Не встал? А этому у тебя тут – не вырезали, и потому... гм... эффекты начались? Так?
– А ты можешь дать другое объяснение?
– Не могу. Но почему в слое поселения?
– А ты разве не знаешь, что шамана часто хоронили на месте поселения? Чтобы поселок охранял?
– Ладно... А зачем отрезать кисти рук, ноги, голову? Как же он будет охранять?
– А откуда ты знаешь, в каком смысле было это «охранять»? Может, шаман должен был магическую силу им всем давать? А руки-ноги тут ни при чем?
– А если вырезали печень, то зачем руки, ноги, голова отрезаны?! Он же все равно не встанет!
– Может, на всякий случай? Так спокойнее...