Страница 3 из 90
– Лежать, мать твою!
И тут же – отряд в полном составе. Лица у всех мрачные, удрученные, головами покачивают: м-да... Это надо же...
Склочник вновь, уже просекая неладное, пытается встать. И снова окрик:
– Лежать, не шевелиться! Да, брат, ну и натворил ты...
Как писал классик Успенский (Михаил), жить всегда страшно, а с похмелья тем более.
Унылая ситуация...
Ребята, да что? Да я? Лежать! Лежать, тварь! Лежать, выродок! Лежать, с-сука! Пока участковый приедет, мы тебя сами... при попытке к бегству... Как-кого парня... Мужики?! Да что? Я? Ты, ты, ты, падло... Ты Володьку вчера ножичком-то под сердце, вот он, одни сапоги торчат, утоплый труп мертвого человека, под брезентом, и за участковым уже послали в деревню, и ножик твой, вот он, и светит тебе, надо полагать, не менее чем вышка, а что ж ты, гад, хотел, путевку в Сочи и блондинку в постель?! Какого парня замочил, тварь...
Вот это, надо вам сказать, был страх. Стра-ах... Дай вам бог, хорошие мои, в жизни не видеть физиономии, сведенной этаким страхом. Злая, конечно, была шуточка, жестокая, но очень уж этот организм всех достал. Ну, мы ж не звери, мы его в этаком состоянии держали не более пяти минут, чтобы умом не рехнулся, довольно быстро показали, что нет под брезентом никакого трупа, а есть одни свернутые фуфайки. Зато как он потом был счастлив! Себя от счастья не помнил, зла не держал первое время... Ни убийства, ни грядущей вышки!!!
Вот это – страх. А невидимая машина, от которой ничего и не происходит, кроме шума и непонятности... Эка невидаль!
Ты где, бабуля?
Следующая история – столь же непонятная, но гораздо более короткая. Происходило это в том же месте, но парой недель спустя.
Я сейчас уже не помню, зачем мы втроем отправились в деревню. Что не за водкой, это помню точно – деньки стояли погожие, рабочие, благо за неделю мы получали столько, сколько молодой специалист с дипломом – за месяц. Какая тут пьянка?
Солнышко, ясное небо, тишина, благодать. Птички чирикают, белки шебуршат, ручеек журчит. Белый день. Трезвые все трое, и давненько уж, веселые и бодрые, правда, девочек в платьях месяц не видели, ну да это не навсегда...
Дорога, по которой мы шли, одна из тех двух дорог, что соединяли лагерь с деревней, была несколько своеобразной. В свое время ее пробили тяжелой техникой к заброшенному ныне прииску, пробили посреди глухой тайги, по моде тех лет не считаясь с затратами. И потому имела она такой вид: шириной метров пять, по обе стороны – обрывчики высотой метра в полтора, практически отвесные, а уж над обрывчиками – тайга. Раньше тут была тропинка, а потом ее как следует углубили бульдозерами. Отсюда и обрывчики. Чтобы влезть по ним наверх, к деревьям, даже нестарому, сильному и ловкому человеку придется несколько потрудиться, проявив чудеса акробатики. Стены отвесные, песчаные, полезешь – будут осыпаться, не везде свисают обрывки корневищ, за которые можно ухватиться. Перечитайте этот абзац еще раз, убедительно прошу. И представьте себе эту дорогу, эти обрывчики насколько можете детальнее... Этакая канава посреди тайги.
Ну, в общем, мы встретили старушонку. Самую обыкновенную, явно деревенскую. «Здорово, бабуль!» – «Здрасте, сынки!» – «За ягодами, бабуль?» – «В деревню, сыночки?» Вот и весь разговор, а что тут рассусоливать? Бабка пошла дальше, мы пошли дальше, в сторону, как легко догадаться, противоположную.
И повернули мы назад, в ту сторону, куда ушла бабка, то есть к нашему лагерю, через... через... Ну, не знаю. Через столько времени, сколько нужно, чтобы докурить сигарету «Прима» почти до «фабрики». Минута, две, три? Уж не более трех.
Я сейчас уже не помню, что мы забыли в лагере, зачем вернулись. Кажется, не все письма, что следовало отправить, с собой захватили. Что-то вроде. Не в том дело...
Возвращаемся... Нету бабки! Нету бабки. Нету бабки на дороге-канаве. Нету никакой бабки. Ясно? Не-ту-ти! А свернуть с дороги бабке некуда, и давно мы, по идее, должны были ее обогнать, вот уже и лагерь... нету бабки! Хотя – только что была.
Это сейчас, через двадцать два годочка, уже пропал тогдашний страх. А вот в тот день... Стоят три трезвых, здоровых, но уже не веселых лба, переглядываются молча, и по спинам, знаете ли, холодочек... Потому что нету бабки... Хотя только что была. Остается поверить, что наша бабуля одним молодецком прыжком преодолела обрывчик в полтора метра высотой, но поскольку все мы видели, как она пять минут назад еле ковыляла, в это, пусть и насквозь материалистическое, объяснение, простите, абсолютно не верится. Никак ей не под силу было взобраться на обрывчик. Ну не могла она туда вскарабкаться, не могла, и все тут!
Нету бабки. Белый день, птички щебечут, белки шмыгают, ручей журчит, и по спине – холодок...
А на вид бабуля была самая обыкновенная. Ничего удивительного, это только в фильмах ужасов у таких вот бабуль нос крючком и глаза – как плошка. А в жизни вид у них насквозь обыкновенный.
Мы ни тогда, ни потом об этом случае не говорили ни со своими, ни с деревенскими. А зачем? Что, собственно, произошло? Ну, была бабуля. Ну, не стало бабули. Нас она, в конце концов, не трогала. Как и мы ее. А если ломать голову над кое-чем из того, что может наблюдаться в сибирской глухомани... Ни к чему, право. Главное, никто тебя не трогал и ничегошеньки с тобой не произошло, хотя с другими порой...
Это было на самом деле. Средь бела дня. И удивление давно потускнело, за двадцать два-то годочка, и страх пережитый – аналогично. Бывает... Что тут еще скажешь?
Как к нам ходили в гости
Третья история случилась годом спустя, летом 1978-го. Мы тогда приехали в вымирающую, собственно, деревеньку: два десятка домов, вытянувшихся одной-единственной улицей вдоль озера, полтора тракториста, два с половиной механизатора, три-четыре старухи, магазинчик-одно-название, почти половина домов уже необитаема... Было тогда такое поветрие: укрупнять, изволите ли видеть, сельские населенные пункты, совершенно наплевав при этом на неперспективные. Эта шизофреническая затея обернулась для сибирской деревни новыми бедами. А придумала ее г-жа Заславская. Ну да, та самая, тогда еще не «г-жа», а самый что ни на есть настоящий «тов.», холуёк при ЦК КПСС, это она потом двинула в демократы...
В общем, именно эта деревушка описана в третьей части романа «Волчья стая» – не только деревня, но и вся наша тогдашняя бригада вкупе с автором этих строк. Единственное (зато принципиальнейшее) отличие в том, что в реальности никакого клада мы не находили, а потому, как легко догадаться, вовсе не перестреляли и не перерезали друг друга. Кто и помер впоследствии – так исключительно по причине водки.
Ладно, не будем растекаться мыслию по кедру...
Бригада наша, числом четверо, заняла одну из давно пустующих избушек. И однажды мы все четверо отправились заготавливать дрова. Срубили дюжину берез, распилили на чурбаки, покидали оные в машину и с чувством исполненного долга вернулись в деревню. Пообедали как следует, разлили пол-литра водки на четверых, приняли, благословясь, и согласно полузабытому русскому обычаю легли подремать после обеда и трудов праведных. Время примерно – меж тремя и четырьмя пополудни, погода прекрасная, солнечно. Чтобы не беспокоили нас, приуставших, сотоварищи по отряду, дверь изнутри заложили на большой железный крючок.
Я не спал и не бодрствовал – так, подремывал одним глазом. И в некоторый момент это началось.
Сначала кто-то явственно и шумно ходил в сенях. Потом крючок (державший дверь плотно и качественно) звучно слетел. Лень было вставать, и открывать глаза лень, так что я лежал себе, благо беспокоиться не было ни малейших причин: деревенька в глуши, белый день, какое уж тут беспокойство?
Выглядело... нет, я же не открывал глаз... Ага! Обстояло. Обстояло всё так: какой-то мужик ходил по избе, тяжело ступая, и брюзгливо ворчал; мол, набезобразили, все вверх дном перевернули, ходят тут всякие, носит их нелегкая... Самое интересное, я не мог разобрать ни единого слова, но отчего-то совершенно точно знал, что смысл слов именно таков, каким я его только что описал. До сих пор не могу объяснить, как оно так было, но было оно именно так, хоть режьте. Не разбирал ни слова, но смысл откуда-то знал совершенно точно. Вяло констатировал в полудреме, что это, должно быть, хозяин избушки, пятидесятилетний карлик-полуидиот, какие в деревнях встречаются. У него было две избы, в одной сам обитал, а эту, пустующую, сдал нашей бригаде. Помню прекрасно, что я тогда немного удивился: чего он, собственно, придурок, разворчался? Никакого беспорядка мы ему и не устраивали, наоборот, нары и столик сколотили, изба-то была пустая... Вроде бы женщина с ним ходит, такое впечатление...