Леди Л

- Кстати, только что сделано научное открытие, имеющее огромнейшее значение для перманентной революции, - подытожил Арман. - Взрывчатка, простая в изготовлении и в сотню раз мощнее всего того, что было известно до сих пор...

- Хорошая новость, - сказала она. - Как чудесно все складывается.

- Отныне мы сможем вершить поистине великие дела, Анетта. Горстки смельчаков будет достаточно. Взять власть у загнивающей инертной буржуазии - вполне по силам деятельному меньшинству. Мы победим.

Она прищурилась, нежно и шаловливо посмотрела на него. Ей тотчас вспомнился вкрадчивый, убеждающий голос ее старого искусителя: "Вы должны наконец восстать против своего тирана. Пора воспользоваться уроками Армана, иначе вы просто недостойная ученица..." Она отвернулась, улыбаясь лишь уголками губ, поигрывая на плече зонтиком, прикасаясь к алой розе кончиками пальцем в перчатках.

- Все наши товарищи считают, что это изобретение открывает перед нами новые перспективы...

- Не сомневаюсь, друг мой, - сказала она.

Теперь в ней не оставалось уже ничего, кроме иронии. Именно в этот момент, когда слезы еще подрагивали у нее на ресницах и она осторожно, кончиками пальцев приподнимала розу, разворачивая ее к пританцовывавшей осе, и родился театральный, язвительный и несколько жестокий персонаж Леди Л. Она еще раз повернулась к Арману и дольше обычного задержала взгляд на его лице, загадочную и мужественную гармонию которого могла отныне восстановить лишь по памяти. "Поистине Господь не должен был делать Своих врагов такими красавцами", - подумала она, вздохнув, и с неуловимо-кошачьей гибкостью тела, более заметной даже при неподвижности, чем в движении, коснулась ветки апельсинового дерева и вдруг явственно представила его жгучий и мрачный взгляд, устремленный на нее из-за решеток клетки.

- Tiger, tiger, burning bright, in the forests of the night... прошептала она.

- Что ты сказала?

- Это поэма Уильяма Блейка. Я беру уроки английского.

Какая несправедливость! Как жестоко было с его стороны так обращаться с ней, вынуждая ее прибегать к столь ужасным средствам; она никогда ему этого не простит, никогда... Она вынула из рукава кружевной платочек и поднесла к глазам. Он привлек ее к себе, смеясь, сказал:

- Ну, ну, Анетта. Едва ли это так серьезно, чтобы...

"Как объяснить, - думала она, напряженно вглядываясь в Армана, - что в течение стольких лет он дурачит полицейских всей Европы, но так ни разу и не попался? Не потому ли, что в полиции работают мужчины, а не женщины. Они просто не знают, как взяться за дело".

Условились, что Арман и два его адъютанта прибудут в Комо в пятницу вечером, то есть через день.

Проведут ночь на вилле графа Грановского, запертой и всеми покинутой несколько месяцев назад, после нашумевшего самоубийства ее владельца, проигравшегося в пух и прах в Монте-Карло; в субботу во второй половине дня Анетта бросит за ограду виллы красную розу - сигнал, означающий, что все идет по плану, без сюрпризов. В десять часов компания явится во владения Глендейла на берегу озера; они свяжут четверых слуг, и, наполнив мешки, трое мужчин вернутся на виллу Грановского, наденут мундиры офицеров австрийской и французской кавалерии - в Комо тогда ежегодно проводились конные состязания - и отправятся полуночным поездом в Геную. Оттуда они немедленно отплывут в Константинополь, где в то время был лучший в мире рынок сбыта краденых ценностей.

От волшебного слова "Константинополь" веяло таким романтизмом, что стоило только Арману его произнести, как у Анетты вновь появилось желание передумать и честно помочь Арману разграбить виллу Глендейла; она уже представила себя в золотистом каике на Босфоре в объятиях своего возлюбленного. К счастью, в эту самую минуту она ощутила под сердцем легкий божественный пинок, что и помогло ей вовремя опомниться. Нельзя сказать, чтобы она была слишком набожной, но иногда она не могла избавиться от ощущения, что ей покровительствуют некие по-дружески заботящиеся о ней силы добра. Нередко случалось и так, что Бога она представляла в образе некоего всемогущего Дики, приветливая и загадочная улыбка которого витала над миром, растворяясь в великолепии цветов и сладости плодов.

С тех пор Леди Л. не раз посещала Стамбул, как теперь называли Константинополь, и этот город, с его зловещим и немного извращенным очарованием, нравился ей, как и прежде; но, разумеется, без Армана он был уже совсем иным, напоминал отслужившие свое декорации. В конце концов, нельзя ведь взять от жизни все.

Как и предполагалось, в условленный день и час Арман нашел алую розу, которую она бросила через ограду. Это был искусственный цветок из тюля. Анетта оторвала его от одной из своих шляп. Настоящие розы долго не живут, а ей хотелось, чтобы в тюрьме у Армана было нечто такое, что заставило бы его думать о ней.

Троица мужчин без труда проникла на виллу. Двум русским студентам из Женевы, Заславскому и Любимову, было велено стоять на страже у ворот. Анетта оставила дверь открытой. Глендейл от души накачал своих гостей: британского консула в Милане, генерала фон Люденкифта, капитана германской императорской команды на конных состязаниях, а также двух других выдающихся личностей, чьи имена по прошествия стольких лет вылетели у Леди Л. из головы. В свете канделябров их неподвижные лица казались окаменевшими, они все валялись на полу вокруг стола - подле двух лакеев в ливреях, метрдотеля и фазана в желе; для большей надежности Глендейл напоил микстурой также слуг и даже своего пуделя Мюрата. Было решено, что сам Дики только притворится одурманенным: ему следовало поберечь сердце. Поэтому он развалился в кресле в убедительно-живописной позе, краем глаза наблюдая за происходящим: свою живую картину он находил весьма удачной. Что касается Анетты, она сама плеснула себе более чем щедрую дозу снотворного, ибо знала, что иначе всю ночь не сомкнет глаз.

Управившись за сорок пять минут, Арман, Альфонс Лекер и жокей направились с добычей на виллу Грановского. Но не успели они появиться в парке, как со всех сторон на них набросились дюжины две полицейских. Арман и жокей были схвачены немедленно, а вот Лекер, выкрикнув ужасное ругательство, успел выхватить свой старый нож апаша и пырнул одного из полицейских в живот. Заславскому и Любимову, которые сразу отправились прямо на вокзал брать билеты на поезд, удалось бежать; впоследствии их имена упоминались в связи с террористическими действиями нигилистов в России: Любимов умер в Сибири" Заславский выжил, примкнул к социал-демократам и пользовался определенным влиянием в окружении Керенского, за которым последовал и в эмиграцию. Троицу анархистов отвезли в Милан, и в течение нескольких дней все газеты восторженно трезвонили об аресте Армана Дени и его сообщников; - однако единственное, что удалось вменить им в вину, было вооруженное ограбление - никто из всей разоблаченной организации не показал против них; более того, суд побоялся расправы; вынесенный в конце концов приговор - пятнадцать лет каторжных работ - выглядел настоящим моральным оправданием и с возмущением был встречен всеми здравомыслящими людьми как во Франции, так и в Италии, тем более что подвиги Равашоля как нельзя более кстати напоминали поборникам порядка, что время убийц далеко еще не кончилось.