Леди Л

По узкой винтовой лестнице они поднялись в одну из комнат четвертого этажа, где он впервые заговорил с ней, но она не вслушивалась в смысл его слов - уже одного его голоса и его присутствия ей было достаточно. И тем не менее еще сегодня она была уверена, что смогла бы с мягкой иронией восстановить все, что он тогда ей сказал под звуки музыки Листа, доносившейся снизу; она так хорошо его изучила, что вряд ли могла ошибиться, более того, она чувствовала себя способной добавить еще одну, финальную главу к его "Трактату об анархии".

- Искусство - преждевременно. Понятие "прекрасного", когда оно оторвано от социальной действительности, по сути, реакционно: вместо того чтобы бинтовать раны, их прячут. Достаточно пройтись по нашим музеям, чтобы увидеть, до каких крайностей может дойти художник в своей лжи и пособничестве: эти восхитительные натюрморты, эти прекрасные фрукты, устрицы, отборное мясо, дичь - оскорбление всех тех, кто подыхает с голоду в двухстах метрах от Лувра. Нет ни одной оперы, в которой народ мог бы услышать отклик на свою нищету, на свои чаяния. Наши поэты говорят о душе, хлеб их не вдохновляет. Церковь пошатнулась, и поэтому музеи втихомолку готовят к тому, чтобы они приняли эстафету у этих курилен опиума...

В течение всего времени, что они прожили вместе, его был один из любимейших его припевов, а также одна из причин, побудивших Леди Л. С такой любовью собирать произведения искусства: впрочем, дело было не столько в вызове, сколько в мягкой иронии. Еще один Рубенс, Веласкес, Эль Греко: в сердечных делах не бывает мелких выгод, и его надо было немножко наказать. Она даже стала рассматривать Армана как сбившегося с пути художника, требовавшего от социальной действительности того, что дать ему могло только искусство, - совершенства. Он стремился разрушить существующий строй потому, что тот был ему противен так же, как официальная живопись противна тем, кто мечтает о новом свободном искусстве. Анархисты, несомненно, дикий период идеализма. Переходя от одного разочарования к другому, от одной неудачи к другой, некоторые из них самым естественным образом пришли к фашизму, либо чтобы попытаться наконец полностью овладеть сопротивляющимся им человеческим материалом, либо просто из-за отсутствия таланта. Но в маленькой комнатке, где она тогда находилась, не существовало ничего, кроме той яростной, будто исходившей от него силы и того гипнотического взгляда.

- С его внешностью, с его умом, - сказала Леди Л., - он сделал бы в восемнадцатом веке замечательную карьеру шарлатана и пошел бы еще дальше, чем Калиостро, Казанова, Сен-Жермен... К сожалению, век разума закончился, он же был идеалистом. Худшего для себя я не могла и представить,

Сэр Перси сидел подле нее на мраморной скамейке в конце аллеи, в нескольких шагах от дорожки, что вела к павильону... Он скрестил руки на набалдашнике трости и мрачно разглядывал свои ботинки. Он не испытывал ничего похожего с тех пор, как Маунтбаттен, последний вице-король, покинул Индию. Он был не то чтобы рассержен, от возмущения он просто оцепенел. И радостный смех веселившихся на лужайке детей лишь подчеркивал весь ужас истории, которую его вынуждала слушать их прабабушка.

- А потом? - спросил он надменным голосом. - Что случилось потом?

Леди Л. подавила улыбку. Бедняга Перси, вот уж действительно типичный для него вопрос. Но все же следовало его немного пощадить.

- Ну, мы проболтали всю ночь, - добродушно проговорила она.

Сэр Перси вздохнул с облегчением и впервые сделал легкое движение головой - жест, который с натяжкой можно было принять за знак одобрения.

Анетте не понадобилось много времени, чтобы понять, с каким человеком она имеет дело. Как только он начал говорить о свободе и равенстве, смешивая воедино правосудие и убийство, всеобщую любовь и разрушение, человеческое достоинство и бомбы, наугад швыряемые в толпу прохожих, она тотчас узнала знакомый мотив: все это она уже слышала. Только голос другой - и отличие было просто поразительным. Все теории, которые ее так утомляли, когда исходили из уст отца, казались ей благородными и прекрасными, когда излагались этим пылким голосом и с такой мужественностью и уверенностью. Она сразу поняла, что видел в ней революционер, и пустила в ход все свое женское обаяние, всю свою интуицию, чтобы казаться в его глазах такой, какой он ее себе представлял, такой, какой он хотел ее видеть: жертвой прогнившего общества, униженной и возмущенной душой, которая просто жаждала присоединиться к бунту, сражаться бок о бок с ним и его товарищами. Он был самое прекрасное, самое желанное из всего, что попадалось ей в жизни: не могло быть и речи о том, чтобы упустить такую неожиданную удачу. Она объяснила Арману, что ее отец отдал жизнь за марксистские убеждения. Да, да, и ей было всего лишь двенадцать, когда она начала ему помогать, разнося поджигательные памфлеты в корзине для белья Она лгала так убедительно и с такой легкостью вжилась в роль, что в итоге сама во все это почти поверила, и когда однажды, спустя несколько недель после их знакомства, привела Армана на могилу господина Будена, то искренне расплакалась - ведь она, в конце концов, потеряла родного отца.

Было шесть часов утра, когда они вновь спустились в гостиную; Краевского они застали спящим на клавиатуре, а жокея - сидящим на зеленом плюшевом диване: глаза его были закрыты, руки скрещены, голова скошена набок, на коленях лежал пистолет... Лекер спал в кресле. Девицы исчезли. Арман разбудил пианиста и любезно препроводил его в отель. Перед уходом виртуоз восхищенно посмотрел на Анетту и поклонился.

- Вряд ли я когда-нибудь еще буду иметь удовольствие играть перед самим воплощением Грации и Красоты, - сказал он ей, что впоследствии и подтвердил, с некоторой снисходительностью, когда описывал этот случай в своих мемуарах.

Краевский заблуждался.

Несколькими годами позже, после сольного концерта, который он давал в Глендейл-Хаузе на приеме в честь принца Уэльского, виртуоз оказался сидящим слева от хозяйки. Он ее не узнал, что несколько покоробило Леди Л.

Арман Дени без обиняков объяснил новому члену чего ждет от нее Освободительное Движение: она должна стать приманкой и наводчицей. Им требовалась именно такая - красивая, умная и преданная их делу сообщница. Боевой комитет существовал лишь благодаря финансовой поддержке Альфонса Лекера, то есть на доходы, которые тот получал от публичных домов, что находились под его контролем, и от своей сети игорных домов в предместье Сен-Жермен. Он как раз занимался срочной ликвидацией своих счетов, так как его покровители советовали ему покинуть страну Освободительное Движение будет, вероятно, вынуждено разместить свои штаб-квартиры в Швейцарии; впрочем, это только поможет взять под контроль различные идеологические фракции, образовавшиеся внутри Интернационала, и, в частности, обуздать русских уклонистов, что представляло особую сложность из-за совестливой личности Кропоткина и интеллектуального влияния, которое он оказывал на эмигрантов. Замысел Армана заключался в том, чтобы "явить миру революционное движение в работе", то есть показать "болтунам" и "демагогам", что лишь он один способен действовать по-настоящему и добиваться положительных результатов. Анетта ехала в Женеву играть роль безутешной молодой вдовы; она должна была внедриться в окружение праздных богачей, отдыхавших на берегу Женевского озера, и выуживать сведения, необходимые для совершения различных покушений, и, в частности, на Михаила Болгарского, к которому анархисты-славяне питали в тот момент особую ненависть, но которым Кропоткин отказывался заниматься, считая его ничтожно малой величиной. Само покушение должен был совершить один болгарский товарищ, но он являлся лишь простым исполнителем, а вся ответственность за его подготовку возлагалась на Боевой комитет.